«Столыпин вёл себя как истинный русский витязь»

Письмо, извлечённое из архивов, рассказывает о событиях 110-летней давности

Вспоминая сегодня то, что произошло 110 лет назад, в сентябре 1911 года, мы хотим предложить читателям «Кифы» не объективированное историческое описание одного из поворотных событий начала XX века, а воспоминания очевидца. Мы публикуем фрагмент письма, извлечённого из архивов благодаря трудам Елены Евгеньевны Старостенковой и Татьяны Ивановны Зеленковой. Оно было написано через полгода после убийства Петра Аркадьевича Столыпина и рассказывает о том, что произошло 1(14) сентября в Киевской опере.

Автор письма – Наталия Ивановна Оржевская (1859–1939), урождённая княжна Шаховская, старшая сестра князя Дмитрия Ивановича Шаховского¹, в юности – фрейлина Высочайшего двора, впоследствии – одна из доверенных лиц в делах милосердия и благотворительности императрицы Марии Фёдоровны, активная деятельница Российского общества Красного Креста, сестра милосердия. На страницах «Кифы» мы однажды уже упоминали её имя: в 1920-х годах она была одним из наиболее деятельных и жертвенных членов Свято-Николаевского православного благотворительного братства, возникшего в Житомире прежде всего для помощи всем погибающим от голода и нужды.

Это ужасное преступление всё же оставило в воспоминаниях моих, несмотря на всю скорбь им вызванную, какой-то светлый луч веры в человечество и уважения к людям.

* * *

Дорогой Иван Петрович², совесть жестоко корит меня в неисполнении моего обещания описать Вам насколько возможно подробно и точно мои личные впечатления о горестном событии 1-го сентября 1911 года в Киеве, но жизнь моя так всегда складывается, что не только мне самой, но и мысли моей приходится подчиняться окружающим меня людям и обстоятельствам. К тому же, по возвращении моём из Петербурга я заболела сильной инфлюэнцией, которую перенесла хотя и на ногах, но с тем очень неприятным самочувствием, когда каждое усилие – мука, и каждое движение болевое ощущение. А нужно было ещё подбадривать других, и выслушивать многих, и помогать, кому возможно… Третьего дня только уехала моя двоюродная сестра Челищева с её прелестными детьми, а сегодня я должна ехать в Киев по разным делам. Пользуюсь маленьким затишьем в своём домострое перед отъездом, чтобы наконец исполнить Ваше желание. Для этого, прежде всего, переношусь почти за восемь месяцев назад и вспоминаю себя сидящей во время антракта в глубине ложи, находящейся как раз напротив той, где сидел Государь с двумя Великими Княжнами, Царевичем Болгарским и, кажется, нашими Великими князьями. Я размышляла о неудачном выборе пьесы, хотя мне объясняли перед тем, что сам Государь пожелал, чтобы была поставлена опера «Царь Салтан»… Вдруг послышались два сухих удара, похожие на щелчки. Я поняла, что это выстрелы, но они были до того глухи, что я была уверена, что стреляют на сцене и сейчас подымется занавес. «Как глупо», – подумала я, но в ту же минуту услыхала пронзительный крик: «Убили!» Я бросилась к барьеру ложи и с ужасом искала глазами Царя. Он тоже быстрыми шагами направлялся к барьеру своей ложи. Успокоившись на его счёт, я взглянула в залу, там происходило большое смятение. Все оставшиеся во время антракта зрители и многие вбежавшие на выстрелы и крики были в страшном возбуждении. Дамы кричали и махали руками. Я опять услыхала крики: «Убить его, убить его». Мужчины некоторые перелезали через рампу ложи, стоявшие в партере все стремились к одному месту, офицеры обнажали сабли, а у одного из выходов бледного, с выражением ужаса на лице я видела какого-то человека, которого держали другие, затем его повалили, стали бить… топтать. Я с отвращением отвернулась от этого зрелища и стала искать, кого же собственно «убили». Первые ряды кресел были почти пусты, и я увидела высокую мощную фигуру Столыпина. Он стоял ко мне спиной, с него уже сняли сюртук, но лицо его было обращено к царской ложе, и я ясно видела его профиль. Он был очень бледен, но в выражении его было столько восторга, что я решила: «Убийца промахнулся». Государь стоял, свесившись над перилами ложи, и две эти фигуры составляли, для меня, по крайней мере, как бы один центр, на котором было сосредоточено всё моё внимание. Я видела, как Столыпин левой рукой стал делать какие-то знаки, как бы желая успокоить Государя, и прося его удалиться, и когда Государь действительно углубился в ложу, Столыпин два раза левой рукой сделал ему вслед широкое крестное знамение, затем он обессилел, опустился в кресло и его вынесли из театра. Я видела, как Дедюлин³ перелез через царскую ложу в оркестр. Говорят, что Государь сам хотел идти к Столыпину, но его удержали дочери, они, уцепившись за него, не пускали его. Наполнившая к этому времени театр публика стала шумно требовать «Гимна». Занавес взвился; ничего подобного я никогда не видала. Актёры стали на коленях, не пели, а положительно кричали: «Боже, Царя храни», зрители пели, многие плакали, но мне было жалко Государя. Он стоял бледный, хотя очень спокойный, и кланялся, но мне казалось, что ему это ликование должно быть очень тяжело, ведь думал же он, наверное, что жизнь его была спасена ценой другой, тоже драгоценной для России жизни, и эти восторженные «ура», видимо, резали ему слух и сердце. После второго повторения гимна Государь удалился и тут кто-то вдруг запел молитву <одно слово неразб> «Спаси, Господи, люди Твоя»! Все мигом подхватили эту молитву, которая одна соответствовала и настроению минуты, и потребностям души каждого из присутствующих. Долго, долго ещё раздавались звуки молитвы, и никто не двигался с места. Наконец стали, однако, разъезжаться, мы вернулись в гостиницу, и все обступили Иосифа Потоцкого, который стоял рядом со Столыпиным во время убийства его и только что разговаривал с ним в то время, когда подошёл Богров. До поздней ночи оставались мы в общей зале, все в надежде узнать какие-нибудь новые подробности. Все уже знали, что Столыпин ранен в руку и в бок, что он очень слаб, но врачи не считали его положение окончательно безнадёжным. Это ужасное преступление, омрачившее счастливые дни пребывания Царской семьи в Киеве всё же оставило в воспоминаниях моих, несмотря на всю скорбь им вызванную, какой-то светлый луч веры в человечество и уважения к людям. Я положительно утверждаю, что не только сам Столыпин вёл себя как истинный русский витязь, но мне кажется, что ни один человек в театре не думал в эту минуту «о себе», все были вырваны из узкого круга самолюбивых и себялюбивых чувств; все сердца трепетали одним чувством ужаса и восторга, и даже злоба, проявленная многими к убийце, носила какой-то благородный порыв самозабвения и бесстрашия. Первые дни мы всё ещё жили в надежде на выздоровление Петра Аркадьевича, и чувствовалось, что страданиями своими он служит ещё Царю и России, так же как служил в расцвете своих сил и успеха. Тяжёлая весть об ухудшении положения больного сковывали всех, пока трагическая и быстрая развязка не развязала опять замолкшие на время чувства: негодования, скорби и даже отмщения. Вот, дорогой Иван Петрович, как мне помнится событие 1-го Сентября, всё остальное и больше того, что я могла рассказать Вам, Вы знаете из газет и рассказов других очевидцев.

До свидания, надеюсь.

Н. Оржевская

————

¹ Князь Дмитрий Иванович Шаховской (1861 –1939) – российский общественный и политический деятель, член кадетской партии, министр государственного призрения Временного правительства (1917). Расстрелян в 1939 году, реабилитирован посмертно.

² Адресат письма – Иван Петрович Балашёв (1842–1919), активный деятель Российского общества Красного Креста, так же как и автор письма. Фамилия Балашёв в одних документах пишется через «ё», а в других – через «о»: Балашов. Это последнее было более привычным в XIX веке.

³ Дедюлин Владимир Александрович (1858–1913) – в 1911 г. генерал-адъютант и дворцовый комендант, входил в ближайшее окружение императора Николая II.

Кифа № 9 (277), сентябрь 2021 года