Интервью со священником Георгием Кочетковым к 40-летию первого опыта православной мистагогии для современников, входящих в Церковь
Отец Георгий, мы хотели попросить Вас рассказать о том, как 40 лет назад, в декабре 1983 года, родилась практика Светлой седмицы после воцерковления просвещаемых.
Это был переломный год, очень интересное время, когда я фактически отказался «сотрудничать», то есть приходить «пред светлые очи» кураторов, представляющих определённые государственные органы, силовые структуры. В тот год мою кандидатуру церковные власти подали в списке на участие в Генеральной ассамблее Всемирного совета церквей в Канаде и предупредили, что в связи с этим меня захотят видеть «соответствующие товарищи». Я выразил недоумение и мягкий протест. На это мне ответили: знаете, у нас так уж исторически сложилось, что церковь слишком связана с государством и поэтому обязана согласовывать с ним свои действия. Я сказал, что это было до революции, всё-таки тогда власть была христианская, а сейчас, кажется, она у нас не христианская (это была весна 1983 года). И я ничего умнее не мог придумать, как пойти в тот же день туда, где должны были проходить лекции нашего 3-го курса духовной академии и где уже собралось около десятка студентов – практически весь наш небольшой курс – и сразу громко сказать (не помню, к чему я это присовокупил), что КГБ – преступная организация, и всякий, причастный к ней, даже если он лично не совершал ничего страшного, есть преступник. Но это было ещё не всё. То же самое я сказал про КПСС.
Я это говорил для того, чтобы меня не вызвали «к определённым товарищам», которые обязательно заведут разговор о подотчётности им, и, может быть, даже о сотрудничестве. Я наверняка знал, что о моих словах на курсе тут же пойдут и доложат «куда следует», ибо на каждом курсе были такие доносчики. И поэтому я произнёс свои слова громко, после чего весь народ сразу замолк.
Естественно, ни на какую Генеральную ассамблею меня уже не послали. Более того, запланированное на Пасху моё священническое рукоположение тогда так и не состоялось. Уполномоченный Жаринов и куратор не позволили.
Могу рассказать об этом немного подробнее. Было это так: 7 апреля 1983 года, на Благовещение, я был рукоположен в диаконы. Даже этому «органы» очень сопротивлялись. Но митрополит Ленинградский Антоний (Мельников) и ректор ЛДА архиепископ Кирилл (Гундяев) сказали им: он же диабетик, человек списанный, поэтому не так уж страшно, если он будет рукоположен. Владыка ректор затем предупредил меня: готовьтесь к рукоположению во пресвитеры на Пасху. Но ждать этого рукоположения мне пришлось больше шести лет…
Однако вернёмся к нашей теме – Светлой седмице. Когда меня рукополагали в диаконы, я узнал, что в церкви есть такая практика: человек после рукоположения в течение недели должен каждый день служить.
А разве не сорок дней?
Сейчас часто служат сорок дней, а тогда было достаточно недели1. Как только я об этом узнал, мне сразу вспомнилось, как однажды я был свидетелем монашеского пострига в Троице-Сергиевой лавре, и мне тоже рассказывали, что после этого человек семь дней вообще не должен выходить из храма. А так как вскоре наступала Пасха, у меня эта практика соотнеслась ещё и со Светлой седмицей. Тогда-то я и понял, что то же самое нужно делать и после крещения и воцерковления, завершающих полноценное оглашение, что целых семь дней точно так же нужно посвящать богослужению, таинствам, в первую очередь евхаристии.
Я понял, что после крещения и воцерковления, завершающих полноценное оглашение, целых семь дней нужно посвящать богослужению, таинствам, в первую очередь евхаристии.
Вы к этому времени уже знали труды о. Николая Афанасьева?
Да. Но у него нет ничего про Светлую седмицу.
Тем не менее утверждение о. Николая о том, что крещение – это поставление мирянина на служение, как-то могло связаться у Вас с тем ходом мысли, о котором Вы рассказываете?
Конечно, могло. Эта мысль в таком виде тогда у меня ещё не оформилась, но думаю, что так или иначе сработало представление о том, что в момент крещения и воцерковления христианин становится служащим пред лицом Божьим в Церкви, и прежде всего через евхаристию. А значит, нововоцерковлённым как в древности нужна Светлая седмица. Я понял, что изначально она была не просто продолжением праздника, а именно вхождением в служение. Люди крестились преимущественно на Пасху и, естественно, ходили всю неделю каждый день на евхаристию (ни о каких других службах речи тогда ещё могло не быть). Они каждый день благодарили Бога за дар Христов и причащались, а также проходили таинствоводство, мистагогию, или «тайноводство», как у нас обычно говорят. Именно эта таинствоводственная седмица у меня связалась с неделей после рукоположения в священный сан и временем посвящения в монахи, то есть временем «второго» крещения. Ведь и всякий христианин, независимо от того, в каком он состоянии – брачном или небрачном – должен быть иноком. О таком «белом» иночестве и монашестве богословы размышляли ещё со времён Достоевского.
В то время у меня в практике было лишь то, что мы сегодня называем вторым этапом оглашения взрослых людей. Тогда я называл его просто оглашением, ведь нынешних первого и третьего этапов ещё не было и в помине. И вот то, что нам не хватает нынешнего третьего, таинствоводственного периода, вхождения в учение Церкви о таинствах молитвы и веры, я понял лишь весной 1983 года. Я тогда ещё не думал о таинствах жизни, но о таинствах веры и молитвы думал. Только потом сложилась триада: единство таинств веры, молитвы и жизни. Это произошло через ряд лет, далеко не сразу.
Итак, если в конце 1970-х годов я написал программу второго этапа оглашения, то в 1983 году начал писать программу оглашения третьего этапа, таинствоводственной седмицы. И как раз в это время у меня впервые за время обучения в Ленинградской духовной академии начала оглашаться большая группа, в основном молодёжи. Раньше, начиная с первого курса академии, я оглашал разных ленинградцев, но это были отдельные люди или очень небольшие группы: один, два, три человека. А к 4-му курсу собралась группа с дюжину человек. Причём эта группа была ещё и особо сложная, потому что пришли и несколько неправославных, католиков, которые не заявляли, что они хотят стать православными. Тогда я им сказал: хорошо, давайте оглашаться, коли вы так этого хотите, но я не хочу, чтобы меня обвинили в прозелитизме. Поэтому давайте пройдём с вами лишь ту часть оглашения, которая базируется на Писании, точнее, на общехристианском возвещении веры церкви, на её керигме. Тут мы едины, в этом между нашими конфессиями нет разницы. А уж третий этап, если вы остаётесь в своей конфессии, вы в том или ином виде пройдёте в ней сами. Пусть там вам расскажут про догматику, и дальше вы будете участвовать в таинствах в своей церкви.
Правда, закончилось всё тем, что все они решили-таки стать православными, в том числе дочь члена политбюро коммунистической партии Венгрии, приехавшая на учёбу в Ленинград. И она до сих пор православная, я это точно знаю. Она и после учёбы, в Венгрии, не отказалась от православной веры, и это меня радует.
И вот, эту группу я стал оглашать, а одновременно впервые готовился проводить третий этап. Это продолжалось с весны до осени. И так получилось, что окончание оглашения и крещение пришлось на начало декабря. Воцерковление совершилось накануне праздника Введения во храм Пресвятой Богородицы. Крещение совершал знакомый по академии священник – иеромонах Алексий (конечно, на дому).
Он согласился на это, хотя хорошо знал мои обстоятельства. А эти обстоятельства были преинтересные. В начале ноября меня и ещё одного академиста знакомые из ленинградской баптистской общины пригласили на беседу о вере. И вот мы вместе с иеродиаконом Серафимом (Сёмкиным) (он был очень талантливым человеком, даже мистически одарённым) и ещё одним студентом пошли свидетельствовать о Православии, но ворота оказались закрыты. Нас никто не пустил. Шёл снег с дождём, и один встретившийся нам молодой человек сказал: «У меня здесь рядом есть вагончик, так как я работаю на стройке. Пойдём туда, там погреемся и поговорим». И мы пошли. Но как только мы начали разговор, прибыла милиция. Видимо, всё это было провокацией органов. Всех нас забрали в отделение, и там мы просидели весь вечер, отвечая на соответствующие вопросы.
В результате мы на полчаса опоздали в здание академии (у нас там был такой контрольный час, после которого уже нельзя было просто попасть в здание). Вот к этому потом и прицепились и по требованию уполномоченного приняли решение: «за грубое нарушение дисциплины студента Кочеткова отчислить». Отчислили и других двух. Правда, это был уже последний вариант формулировки причины отчисления. Сперва нас обвиняли в организации богослужения вне храма, что рассматривалось как нарушение государственного закона. Мы, видимо, кому-то очень сильно мешали, выделяясь из всех студентов на протяжении длительного времени.
В общем, провокация сработала. Владыка Кирилл в это время был в командировке, и старшим был архимандрит Августин (Никитин), инспектор духовной академии. Он сделал всё, чтобы нас не исключили. Но когда приехал владыка Кирилл, то, конечно через митрополита на него нажали, и против этого у него не было никаких средств защиты. Правда, когда нас всех выгнали, он всё-таки меня пригласил к себе в кабинет и сказал напоследок, что, конечно, это очень жаль. Если бы был жив митрополит Никодим, он бы стукнул кулаком по столу, отругал бы нас, но никого бы не отчислил.
Ведь владыку Кирилла после этого самого сослали в Смоленск.
Прежде всего, конечно же, стали преследовать отца Августина (об этом как-то забывают), а потом, конечно же, это сказалось и на владыке Кирилле. Он считал, что именно из-за нас его сослали в Смоленск. Боюсь, что так и было. А за нами давно уже следили самым неприкрытым образом. Нужно сказать, что наше дело прозвучало на всю страну и даже за границей, оно было очень громким. Ну, насколько в советское время что-то вообще могло быть громким…
1983 год – это ведь времена Андропова, ставшего руководителем страны после того, как он много лет возглавлял КГБ.
Да, мы «попали», конечно, не случайно. И после изгнания из академии я стал «профилактируемым». Когда я ещё был в Ленинграде, со мной довольно доброжелательно говорил один из преподавателей академии. Он был кагэбэшником и мне прямо сказал всё, что они планируют: «Вы дальше не сможете найти работу, и мы Вас посадим за тунеядство». Я был в сане, но никакое служение в храме, естественно, уже было невозможно. Думаю, что этот сотрудник мне всё сказал, с одной стороны, испытывая ко мне симпатию, потому что с его точки зрения я вёл себя, наверное, слишком бесстрашно (видимо, такое впечатление я тогда мог производить, хотя на эту тему вообще не рефлексировал). С другой стороны, у него были «должностные обязанности», он, вероятно, должен был со мною поговорить и всё мне объяснить, чтобы я «не рыпался», сидел тише воды, ниже травы и понимал, что при малейшем шевелении я окажусь за решёткой. А что это значило в советское время – это все прекрасно знали: это был тот же ГУЛАГ, только немного в смягчённой форме.
Я был профилактируемым 5 лет, до середины 1988 года. И меня, конечно, после изгнания сразу лишили ленинградской прописки, так что я должен был немедленно уехать из города домой, в Москву. Но, естественно, не уехал – не из-за какого-то диссидентства, а из-за того, что не мог бросить оглашавшихся людей. Так я вкусил «радость» жизни в советской стране на нелегальном положении в полном смысле слова. Очень хорошо помню все эти ощущения. Это был опыт что надо, на всю жизнь, когда, например, избегаешь даже спускаться в метро, потому что там можешь встретиться с кем-нибудь из знакомых. Я ведь уже не имел права находиться в Ленинграде. Это сейчас нам кажется: ну и что – лишили прописки. Тогда же это означало одну конкретнейшую вещь – если меня обнаружат, то тут же задержат.
В это время я жил у одной замечательной прихожанки храма при духовной академии, на окраине Ленинграда. Я задержался только до окончания Светлой седмицы, тайноводственного этапа оглашения, и каждый день приходил и проводил беседы. Только вечером 10 декабря на праздник Знамения иконы Божьей Матери я тайно уехал из Ленинграда.
Было очень радостно, что удалось довести до конца, несмотря ни на что, Светлую седмицу. После этого я уже не проводил ни одного цикла оглашения без неё, и это было очень важно. А в середине 1980-х годов я уже не мог не прийти к тому, чтобы добавить ко второму и третьему этапу оглашения ещё и первый.
После Ленинграда я неофициально служил чтецом в храме иконы Божьей Матери «Знамение» на Речном вокзале в Москве и ещё в одном светском учреждении работал и.о. главного бухгалтера. Ко мне приходили люди. Мы с ними прогуливались до метро и обратно к храму и говорили о жизни. Это и было начатком первого этапа оглашения. В мае 1988 года я всё же стал служить диаконом в подмосковном храме, а через полтора года, 24 сентября 1989-го, на прп. Силуана Афонского, меня рукоположили в пресвитеры и отправили настоятелем в город Электроугли. Но это уже отдельная история.
Важно, что к этому времени сложилась полная система оглашения: первый, второй и третий её этапы.
Во время первой Светлой седмицы вы собирались где-то на квартире? Как проходили в то время эти встречи?
Конечно, мы собирались на квартире. Новопросвещённые каждый день причащались, а когда приходили из храма, мы совершали агапу. Вы, наверное, помните, что первую агапу мы совершили ещё в 1975 году. Поэтому опыт у меня уже был, и оставить его было невозможно, тем более что он оказался чрезвычайно важным в евхаристическом контексте. После агапы мы проводили мистагогические беседы. Они были посвящены всем основным таинствам и всем основным догматам, и главная идея таинствоводства там уже содержалась: таинство Отца – это таинство покаяния, таинство Сына – это таинство крещения, таинство Святого Духа – это таинство миропомазания. Ну и, соответственно, учение о Церкви – экклезиология – соответствует таинству евхаристии. Эта главная параллель какое-то время дорабатывалась, но не менялась. Светлая седмица как третий этап – это «малое» таинствоводство, а несколько лет назад появилось и «большое» таинствоводство уже как целая седмица глубинного погружения в целостный таинствоводственный пласт христианской церковной жизни, который открывает дорогу уже не мистериальному, а мистическому опыту Церкви.
Так что Светлая седмица – это для меня очень горячее воспоминание. Я очень её люблю. А таинствоводство – как раз то звено, которого прежде не хватало для того, чтобы всё связалось и сошлось воедино в Священном богочеловеческом Писании и Предании Церкви.
Беседовали Александра Колымагина, Анастасия Наконечная
————
1 Древние рукописи и печатные издания говорят о служении после священнической хиротонии в течение семи дней. Традиция совершения «ставленнического сорокоуста» сформировалась в Русской православной церкви при патриархе Алексии II, т.е. в 1990-е годы.
