На спектакле, участниками которого стали сами зрители, Никита Владимирович Благово рассказал о своих 26 репрессированных родственниках
Последние годы мы с друзьями из Преображенского братства особенным образом проводим первые дни ноября. Всё начинается 30 октября, в День памяти жертв советских репрессий, когда в разных местах нашей страны люди собираются вместе, чтобы вспомнить имена тех, кого в советское время убивали не только физически, но даже в памяти человеческой. И всю неделю до 7 ноября, дня начала Русской катастрофы 1917 года, мы молимся о России и русском народе, узнаём истории пострадавших – наших родных или совсем незнакомых, стараемся, как говорится в Библии, расширить своё сердце – чтобы всё больше людей, живших когда-то на нашей земле, стали для нас своими, ближними, теми, кому ты сострадаешь от сердца.
В этом году такая Неделя скорби и покаяния началась в Петербурге на день раньше. 29 октября мы проводили единственный в своём роде иммерсивный спектакль1 «Сперва любить…», посвящённый репрессированным выпускникам известной тогда на весь город гимназии Карла Мая.
Сначала идею спектакля мы считали авантюрой: никто из нас не был ни сценаристом, ни режиссёром. Актёров, кстати говоря, тоже не было. Было только желание глубже прожить печальную историю нашей страны, впустить её в самую глубину сердца. В итоге дольше всего мы искали режиссёра. Актёрами вызвались быть студенты профессора Юлии Валентиновны Балакшиной, а режиссёр Иван Решетняк нашёлся чудом через знакомых.
И вот наступает 29 октября. Все зрители – а это петербуржцы разных возрастов, так или иначе знакомые с нашим братством, – были поделены на три группы. Каждая группа соприкасалась с историей одного из «майцев» – Дмитрия Сергеевича Лихачёва, Владимира Николаевича Таганцева и Никиты Владимировича Благово.
Начинается спектакль в Музее истории школы Карла Мая. Каждый участник получает значок с эмблемой гимназии – майским жуком. На каждом значке написано его имя. Никита Владимирович Благово, основатель и директор музея, перед спектаклем приветствует каждого зрителя, называя его по имени, и обменивается рукопожатием. Так делал когда-то и Карл Иванович Май, каждый день встречая своих учеников на пороге школы. Зрители попадают не в зал, а как будто бы в учебный класс гимназии Мая. На уроке каждая группа получает своё задание – кто-то пишет поздравления в стихах в честь дня рождения любимого директора школы Карла Мая (у него действительно день рождения 29 октября), кто-то составляет пазлы из карты России, где живут выпускники школы. Кто-то делает из бумаги майских жуков. Взрослые зрители, как дети, усердно выполняют задания, поют гимн школы под аккомпанемент стоящей тут же фисгармонии.
Вдруг свет гаснет, слышен громкий стук. В темноте только голос: Дмитрий Сергеевич Лихачёв! Вы арестованы!2
Жёлтый свет, напоминающий тусклое освещение тюремной камеры, освещает одного из учеников школы, который только что вместе со всеми пел и играл. Он рассказывает, как проходил арест… Его выводят из класса.
Дальше было ещё несколько сцен, зрители выходили из музея, попадали в обычный петербургский двор и там встречались со своими героями, потом шли по улице, слушая одну из глав «Архипелага ГУЛАГ», читали воспоминания Дмитрия Лихачёва и дневник отца Владимира Таганцева о временах заключения. Заканчивалось всё удивительной встречей в некоем метафизическом пространстве расстрелянного в 1921 году Владимира Таганцева (по его делу расстреляли и поэта Николая Гумилёва) и выпущенного из соловецкого концлагеря в юном возрасте будущего академика Дмитрия Лихачёва. Они вспоминали многих майцев, погибших и оставшихся в живых, сидевших и не сидевших – искусствоведа графа Юрия Олсуфьева и художника Святослава Рериха, епископа Александра Семёнова-Тян-Шанского и космонавта Георгия Гречко… Только из одной петербургской школы было репрессировано больше 200 человек и около 100 из них были расстреляны или погибли в заключении…
Абсолютно уникальным героем спектакля стал основатель Музея истории школы Карла Мая Никита Владимирович Благово, в семье которого было репрессировано почти 30 родственников. Одна из групп зрителей встречалась не с актёром, а с ним самим, 91-летним активным деятелем и экскурсоводом созданного им музея. Мы приводим его рассказ с незначительными сокращениями.
Рассказ Никиты Владимировича Благово
Я родился в 1932 году за счёт жизни матери, как объясняла мне бабушка, с которой я каждую неделю ездил на Смоленское кладбище на могилу мамы: «Здесь лежит твоя мама, которая погибла потому, что она была неправедно арестована, провела полгода на холодном полу в тюрьме на Шпалерной и это привело к трагическому последствию». Это одна из первых страшных мыслей, которая навсегда запала в мою голову.
Функции отца, который исчез вскоре после моего рождения, взял на себя старший брат моей матери, Николай Михайлович Художилов.
Дядя Коля, как я его звал, остался навсегда в памяти как олицетворение добра. Он был очень интересный рассказчик, человек с золотыми руками, прекрасно владел и напильником, и рубанком, и паяльником. Ему удалось смастерить трактор с аккумулятором, который, конечно, вызывал всеобщий интерес у мальчишек двора в доме 17 по 10-й Советской (бабушка называла её 10-й Рождественской) улице. У нас была лайка Тайга, и он сконструировал специальные сани, на которых она меня катала. Дядя не получил желаемого образования, поскольку его отец, мой дедушка со стороны мамы, был воспитателем в Александровском кадетском корпусе, то есть, как тогда говорили, «офицером царской армии», а с таким происхождением получить высшее образование в то время было невозможно. И дядя Коля работал кочегаром на паровозе, бросал лопатой уголь с тендера в топку. Мы ходили с бабушкой провожать его, я был очарован движением огромных колёс: эти огромные красного цвета колёса, рычаги, пар, впечатляющий вид дяди в кабине паровоза…
Могу перефразировать известную фразу: если во мне есть что-то хорошее, то прежде всего благодаря дяде Коле и его родителям – моим бабушке и дедушке. Дедушку, правда, дважды арестовывали.
И вот 10 июня 1937 года, я это хорошо помню (дети в таком возрасте запоминают неожиданные события), была ясная белая ночь. В четыре утра бесцеремонный стук в дверь. НКВДшники, дворник в качестве свидетеля входят в комнату. Поднимают, будят. Предъявляют ордер на арест дяди. Растерянная, мятущаяся бабушка плачет (20 минут на сборы – что там можно собрать в такой-то обстановке?). Дядя что-то говорит, как бывает в таких случаях: «Разберутся, я ни в чём не могу чувствовать себя виноватым». Увезли. Затем арестовали его тихую жену, счетовода тётю Лиду, и отправили в лагерь вместе с трёхлетней дочкой, моей двоюродной сестрой Наташей.
После этого трагического события мы с бабушкой полгода ходили на Шпалерную улицу, где находился дом предварительного заключения (т.е. тюрьма), стояли с передачами в этих длинных очередях, которые, безукоризненно точно передавая настроение и состояние людей, их составляющих, описала в своём знаменитом «Реквиеме» Анна Ахматова. А в конце декабря прозвучала страшная, тогда не осознанная до конца фраза, услышанная бабушкой от приёмщицы: «Передачи больше носить не надо, Ваш сын осуждён на 10 лет без права переписки». Теперь, наверное, все знают, что этой стыдливо-кощунственной фразой тогдашние власти заменяли информацию о расстрельном приговоре.
Когда самого кровавого наркома Ежова расстреляли и на его место был назначен новый – Лаврентий Берия, то появилась наивная надежда на восстановление справедливости. И тогда бабушка написала ему длинное письмо, в котором подробно объясняла, что её сын ни в чём не виноват. Мы долго ждали ответа, возвращения невинно арестованного… Конечно, ничего не дождались.
Бабушки и дедушки не стало в блокаду. Я остался жив, наверное, в немалой степени благодаря их заботам. Это отдельный рассказ.
И ждал, ждал, ждал. Десять лет.
Особенно весь 1947 год. Не дождался…
Это было страшное время. Очень страшное. Оно нанесло непоправимый вред нашему Отечеству. Потому что, если вдаваться в детали, посмотреть на разные места нашей страны (показывает на карту Советского Союза), вы увидите расположение 253-х исправительно-трудовых лагерей, переполненных жертвами, жертвами невинными. У нас в Музее истории школы Карла Мая есть 13 томов Ленинградского мартиролога. Откройте любую страницу, на каждой вы увидите несколько фамилий людей образованных: инженер, военнослужащий, дворянин, но большинство всегда составляют так называемые «простые» люди – крестьяне, рабочие и так далее. В результате жестоких, ничем не оправданных репрессий оказалась уничтоженной значительная часть интеллектуального и трудового потенциала страны. И в их числе 26 моих предков.
Я знаю довольно хорошо свою родословную. И поэтому в написанной мною статье, помещённой в одном из вышеназванных томов мартиролога под названием «Сломанные судьбы», я смог рассказать о судьбе каждого из них.
Как я уже упоминал, в 1947 году дядя не вернулся. Потом начались при новом генсеке реабилитационные процессы. Тогда выдали справку о том, что дядя умер от воспаления лёгких в 1942 году, и только в 1990-е годы стали сообщать правду. Теперь у меня есть копия его дела. Дядю обвиняли в том, что он якобы призывал к свержению советской власти, был иностранным агентом, сознательно портил оборудование, чего только не было. Последняя страница заканчивается фразой, записанной рукой следователя: «Допрос прекращён в связи с физическим состоянием подследственного». То есть забили до полусмерти. И, наконец, сведения, относящиеся к реабилитации. Ведущий дело следователь нашёл автора доноса, слесаря, и задал ему вопрос: «Почему Вы написали донос? Вы помните Художилова?» «Да, помню! – последовал ответ. – Это был очень хороший человек, никаких антисоветских разговоров никогда не вёл, к антиправительственным действиям не подстрекал, ничего плохого никогда не делал». «А почему же Вы написали?» «Меня вызвали и сказали: “У нас есть план по выявлению врагов народа. Его надо выполнять. Этот человек подходит, если Вы не напишете, то на Вас напишут другие”».
В этом ответе суть того времени.
Когда я жил с бабушкой и дедушкой, то ничего не знал о своём деде с отцовской стороны, в том числе и потому, что отец фактически появился в моей жизни лишь во время войны. Я последующие годы жил в его новой семье и однажды спросил, кто же мой дедушка по линии Благово. Отец тотчас стукнул рукой по столу и твёрдо сказал: «Никогда меня об этом не спрашивай. Я тебе никогда не скажу». Прошли годы. Он лежал на смертном одре, страдая от онкологического заболевания. Это были уже времена оттепели, мне было 44 года. «Папа, скажи, кто мой дедушка?» «Никогда тебе не скажу», – вновь, столь же жёстко ответил он. Только на похоронах я познакомился со своими родственниками со стороны Благово, жившими в Москве. И тётя Наташа рассказала мне про деда, Константина Петровича Благово, показала и подарила его фотографии, на которых он снят в форме офицера русской армии. Тотчас возник вопрос: «Почему он в военной форме?» Ответ на него я получил после изучения документов в Военно-историческом архиве. Оказалось, что он учился в Ярославской военной школе, затем окончил Петербургское военное училище, юнкера которого (к тому времени именовавшегося Владимирским) впоследствии оказали яростное сопротивление новой власти.
Потом в составе 147 пехотного Самарского полка в чине штабс-капитана участвовал в Русско-японской войне, не покинул поля боя, будучи раненым, заслужил орден Св. Анны IV степени с надписью «За храбрость». Вёл в атаку свой батальон в 15 сражениях в Великой войне, впоследствии названной Первой мировой. Отличился при штурме горы Маковки, за проявленные в этом бою мужество и находчивость награждён орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия 4 степени – самой почётной наградой в Императорской России, затем – за отличие в бою при деревне Лисовице, в котором он потерял руку, удостоен Золотого Георгиевского оружия. Его отправили в Крым на лечение. (А уходил он из дома № 31 на 14-й линии Васильевского острова. «Последний адрес» установил в 2023 году на этом доме мемориальную табличку.) Там героя подлечили и оставили на административной должности при госпитале в Симферополе. Арестовали его 23 декабря 1920 года. Я получил копию его дела совсем недавно. Оно заканчивается коротким вопросом: «Почему Вы, полковник царской армии, не ушли с войсками Врангеля?»
О том страшном времени надо помнить для того, чтобы это никогда не повторилось, и надо знать правду, а не то, что иногда рассказывают о трагических днях.
Константин Петрович, о котором помнящие его люди говорили: «По своему благородству, по своим человеческим качествам он был олицетворением лучших черт русского человека», ответил: «Я не мог покинуть этот пост и оставить раненых воинов. Кроме того, когда первый раз приходили красные в Крым, то у них никаких претензий ко мне не было». Дело заканчивается надписью размашистым красным карандашом: «разстрелять» (через букву «з»). Его расстреляли 30 декабря 1920 года. Так он стал одной из 93 тысяч (по другим сведениям 110 тысяч) невинных жертв красного террора в Крыму.
Это первый репрессированный новой властью родственник из числа тех 26-ти, о которых я знаю. Отец, конечно, знал о трагической судьбе родителя и обоснованно не хотел, чтобы мне эти знания повредили. Поэтому он мне и не говорил. Я его не осуждаю. Но если рассказывать о каждом… Заканчивая этот короткий рассказ, я подчеркну, что о том страшном времени надо помнить для того, чтобы это никогда не повторилось, и надо знать правду, а не то, что иногда рассказывают о трагических днях. И то, что завтра все здравомыслящие люди так или иначе будут вспоминать это время, – это очень важно. И то, что вы здесь собрались, и то, что меня пригласили, и то, что наши замечательные братства всеми силами стараются сделать всё для того, чтобы о репрессиях знали и чтили память о них, – всё это даёт полные основания для выражения им искренней, глубоко душевной благодарности.
Текст, посвящённый спектаклю: Анастасия Наконечная
Фото спектакля: Анна Кочегарова
————
1 Иммерсивный театр – один из самых молодых видов театрального искусства. Так называют постановки, к участию в которых привлекаются зрители. Иногда гости могут проявлять инициативу, а во многих спектаклях актеры сами взаимодействуют со зрителем.
2 Академик Д.С. Лихачёв учился в гимназии Карла Мая в 1916–1920 годах. В 1928 году в возрасте 21 года арестован. Осужден на 5 лет лагерей за участие в студенческом кружке, где сделал доклад о старой русской орфографии, «попранной и искажённой врагом Церкви Христовой и народа российского». Также ему предъявлялось обвинение в участии в Братстве во имя прп. Серафима Саровского, возникшем в Ленинграде в 1927 г. под руководством И.М. Андреевского. Заключение Д.С. Лихачёв отбывал в Соловецком лагере и Белбалтлаге.
