К юбилею Афанасия Фета
В декабре 2020 года исполнилось 200 лет со дня рождения Афанасия Фета, тонкого лирика, представителя «чистого искусства». Многие его стихотворения положены на музыку: можно вспомнить замечательные романсы «На заре ты её не буди!» (А. Варламов), «Я тебе ничего не скажу…» (П. Чайковский), «Я пришёл к тебе с приветом…» (Н. Римский-Корсаков). Многие его высказывания превратились в формулы русской культуры. Вспомним хотя бы его поэтическую оценку творчества Тютчева:
…В сыртах не встретишь Геликона, На льдинах лавр не расцветёт, У чукчей нет Анакреона, К зырянам Тютчев не придёт. Но муза, правду соблюдая, Глядит – а на весах у ней Вот эта книжка небольшая Томов премногих тяжелей.
В каком-то смысле эти вовсе не политкорректные слова приложимы и к изданиям самого Фета. Его творческое наследие вполне обозримо и оставляет яркое и до сих пор вызывающее споры впечатление.
Вот лишь один пример: в 1980-е годы на страницах «Вестника РХД» вспыхнул спор о Фете: был он атеистическим или христианским поэтом? Литературовед Ефим Эткинд полемизировал с Никитой Струве. Для последнего Фет – лирик, примыкающий «к великой, духоносной традиции русской поэзии». Для первого – человек, далёкий от религии. Эткинд приводит немало цитат из писем Фета, доказывая, что тот утратил веру. Струве на многих примерах показывает, что религиозные мотивы, темы, образы пронизывают всю фетовскую поэзию и говорить о нём, как об атеисте, неверно.
На наш взгляд, позиция Струве выглядит убедительней. Хотя бы потому, что приведённые им стихи говорят о глубоком проникновении Фета в духовный мир. Да, он не был христианином по своим взглядам, увлекался Шопенгауэром, даже перевёл на русский язык его трактат «Мир как воля и представление». Но, во-первых, самого Шопенгауэра нельзя назвать атеистом. А во-вторых, и это главное, «душа по природе христианка». Поэтому даже авторы, стоящие далеко от церковной ограды, могут писать вполне христианские по своему духу тексты. Конечно, в угоду полемике можно называть белое чёрным, давать самые фантастические интерпретации ясным по своему звучанию стихам: гуманитарная наука – вещь эластичная. Однако если оставаться беспристрастным, то стихи скажут сами за себя. И они говорят. Приведём, к примеру, такое стихотворение:
Я потрясён, когда кругом Гудят леса, грохочет гром И в блеск огней гляжу я снизу, Когда, испугом обуян, На скалы мечет океан Твою серебряную ризу. Но просветлённый и немой, Овеян властью неземной, Стою не в этот миг тяжёлый, А в час, когда, как бы во сне, Твой светлый ангел шепчет мне Неизреченные глаголы. Я загораюсь и горю, Я порываюсь и парю В томленьях крайнего усилья И верю сердцем, что растут И тотчас в небо унесут Меня раскинутые крылья.
Стихам предпослан эпиграф из Державина «Дух всюду сущий и единый». В самом тексте, как отмечает Струве, Бог не назван, а лишь обозначен притяжательным местоимением «Твой», «Твоя».
Поэт, несомненно, ощущал Бога в природе, но чувствовал Его также и в творческих актах, в строчках, которые приходили свыше. Да, его отношения с религией часто носили эстетический характер. Но за эстетикой стояло и что-то другое – прикосновение к тайне, о которой невозможно говорить обыденным языком.
Религиозные мотивы у Фета появляются постоянно. Многие его стихотворения посвящены Божией Матери: «Ночь тиха. По тверди зыбкой…», «Ave Maria», «Владычица Сиона», «Мадонна». О молитвенном состоянии его души свидетельствуют такие произведения, как «Опять я затеплю лампаду», «Как много, Боже мой, за то б я отдал дней», «Молятся звёзды, мерцают и рдеют». Есть у поэта и замечательные пасхальные стихи: «В альбом. В первый день Пасхи» и «П.П. Боткину».
Фет касается духовного мира, слышит его гармонию и… отступает в область прекрасного. Приходится согласиться с утверждением Д. Благого, что в поэзии Фета религия подчинена искусству. Духовная вертикаль возникает спорадически и растворяется в потоке образов и просодий.
Увлечённый идеями Шопенгауэра, поэт утверждает, что поэтическое чувство живёт в каждом человеке, его можно назвать шестым и самым высшим. Обращаясь к темам природы и любви, он отодвигает социальную реальность в сторону и ведёт читателя в царство возвышенного, которое часто ассоциируется с пейзажем:
Чудная картина, Как ты мне родна: Белая равнина, Полная луна, Свет небес высоких, И блестящий снег, И саней далёких Одинокий бег.
Читатель погружается в снежное поле, видит звёздное небо над головой; кругом пусто и тихо, таинственно. Поэт как истинный эстет оживляет картину двумя деталями. Мы слышим скрипящий звук саней, возникших в тишине ночи, и видим их владельца, который радуется простору. Человек в пейзаже мал, но его присутствие ощутимо.
В стихах Фета видимый мир часто переплетён с внутренним космосом, он имеет антропологическую перспективу. Поэтому «глаза цветов содержат печаль влюбленных», роза «гротескно улыбается» и «метель отрывает оставшиеся ветви».
«Чудная картина» числится по разряду безглагольных стихотворений, то есть таких текстов, в которых авторы сознательно отказываются от глаголов и опираются исключительно на существительные и прилагательные. К ним относится и одно из самых популярных стихотворений Фета «Шепот, робкое дыханье…»:
Шёпот, робкое дыханье, Трели соловья, Серебро и колыханье Сонного ручья. Свет ночной, ночные тени, Тени без конца, Ряд волшебных изменений Милого лица, В дымных тучках пурпур розы, Отблеск янтаря, И лобзания, и слёзы, И заря, заря!..
Это замечательный образец любовной лирики, где отсутствует простое описание свидания. Читатели чувствуют атмосферу, в которой совершается действо: шепот, робкое дыхание, ряд волшебных изменений милого лица, поцелуи, слезы… Все вещи зыбки, неопределенны. Эмоции играют роль главного стихообразующего элемента. Пейзаж дополняет психологическое состояние героя, является как бы его продолжением. При помощи взволнованной речи, в которой огромное значение отводится паузам, задержкам дыхания, автор создаёт запоминающуюся картину.
Стихотворение существует в двух поэтических режимах: в режиме разговорной речи, при помощи которой передаётся видимый мир, и в режиме речи внутренней, речи, чего она хочет. Внутренний разговор с самим собой – это особый язык. Он не нуждается в связках. «Тот», «который», «ведь», «как» и прочие местоимения и частицы – это не про него. Во внутренней речи «я», «мы», «ты» плавают. Мы можем думать о себе в третьем лице, говорить о себе «мы». Ещё интереснее дело обстоит с синтаксисом, который оказывается излишним. В творчестве Фета можно найти строчки, где слова решительным образом не согласованы друг с другом, что вызывало яростную критику. Восклицание «не понимаю!» преследовало поэта всю жизнь. И всё потому, что публицисты не чувствовали особенностей функционирования внутренней речи.
Стихотворение «Шёпот, робкое дыханье…» написано в период первой любви поэта. Надо сказать, что Фет женился относительно поздно, в возрасте 37 лет, на Марии Боткиной, сестре литературного критика Боткина. Женился по любви. Но свою первую любовь сохранил до конца своих дней.
Встреча с Марией Лазич перевернула его жизнь. Мария не только любила бедного молодого офицера (а Фет до 38 лет служил в армии), но знала его поэзию наизусть. Однако Фет не решился жениться. И своей нерешительностью измучил и Марию, и себя. Осенью 1850 года Лазич погибла – случайно вспыхнуло её кисейное платье. И только после трагедии Фет понял, что потерял женщину, которую любил всеми силами души. Тоскуя по Марии, он написал «Старые письма» (1859), «Alter ego» (1878), «Солнца луч промеж лип…» (1885) и другие стихотворения.
Поэт писал о любви, а публицисты «демократического лагеря» обвиняли его в эротике. Более того, повесили на автора ярлык «крепостник», который остался с ним и в советское время. По этой причине Фета долгое время в СССР не печатали (наряду, впрочем, с другими прекрасными авторами, такими как Гумилёв, Клюев, Клычков, Введенский, Хармс). Когда же всё-таки начали это делать, то маститые советские писатели (к примеру, Симонов) не забывали напомнить советской общественности, что автор – крепостник.
Никаким крепостником Фет, конечно, не был. Он был нормальным хозяйственником, который показал на личном примере, как можно обустроить жизнь в пореформенной России. На средства приданого жены он купил небольшое имение в Орловской области и занялся выращиванием ржи, запустил проект конного завода, держал коров и овец, птицу, разводил пчёл и рыбу в выкопанном для этих целей пруду. Конечно, при этом им использовался наёмный труд. Но Фет твёрдо держался принципа «live and let live»1. Он верил и надеялся на вольнонаёмные отношения, на то, что сельское хозяйство можно наладить на новых основаниях.
Его угнетало то обстоятельство, что люди, на словах прогрессивные, на деле разрушали жизнь, когда у них появлялась возможность действовать самостоятельно. В одном из писем Фет говорит Льву Толстому: «Тургенев вернулся в Париж, вероятно, с деньгами брата и облагодетельствовав Россию, то есть пустив по миру своих крестьян… порубив леса, вспахав землю, разорив строения и размотав до шерстинки скотину. Этот любит Россию. Другой роет в безводной степи колодец, сажает лес, сохраняет леса и сады, разводит высокие породы животных и растений, даёт народу заработки – этот не любит Россию и враг прогресса».
В деревне Фет занимался не только хозяйством и своими стихами. Он переводил европейских поэтов (Байрон, Гейне, Беранже, Мицкевич, Шиллер) и античных авторов (Гораций, Овидий, Катулл, Вергилий, Плавт). В 1884 году за книгу «К. Гораций Флакк. В переводе и с объяснениями А. Фета» он удостоился Пушкинской премии.
Любопытно, что в планах Фета был и новый перевод Библии на русский язык, поскольку синодальный перевод он считал неудовлетворительным.
Борис Колымагин
————
1 Живи и давай жить другим. (англ.)
Кифа № 12 (268), декабрь 2020 года
