Из материалов встречи священнослужителей и мирян Русской православной церкви
М.А. Наумова: Центральный вопрос нашей сегодняшней встречи – как свидетельствовать о братском опыте, когда отторгается само понятие «братство»? Апостольский призыв свидетельствовать о церкви как о братстве, о братолюбии в настоящих условиях трудно реализуем. Более ста лет назад, 1 февраля 1918 г., святитель Тихон в сложных обстоятельствах начинающихся гонений на церковь обратился с призывом собираться в духовные союзы. И благодаря тому, что были люди, которые этот призыв услышали, – основатели общин и братств, действительно связанных союзом любви, сохранялась основа жизни церкви. Но в настоящее время братство, братолюбие как будто не является зримой реальностью церкви и даже её чаянием. И очевидные плоды жизни существующего уже более 30 лет Преображенского братства и в миссии, и в катехизации, и в литургическом творчестве, и в опыте общинно-братского строительства многими не принимаются. Порой стоит только сказать, что ты из братства, сразу возникает вопрос: «Может ли быть что доброе из Назарета?», всё сразу ставится под сомнение и под подозрение, весь наш опыт. Нам многие говорили, что церковь отравлена клеветой на братство, над которой многие недобрые люди потрудились. И как только где-то начинается какое-то собирание, какие-то проекты, реализующиеся братством, очень часто рядом появляется «тверской прихожанин»1, который пытается разрушить все эти начинания.
Очевидные плоды жизни существующего уже более 30 лет Преображенского братства и в миссии, и в катехизации, и в литургическом творчестве, и в опыте общинно-братского строительства многими не принимаются. Порой стоит только сказать, что ты из братства, сразу возникает вопрос: «Может ли быть что доброе из Назарета?»,
Есть и другая тенденция. Мы видим, что зачастую братство, его ресурсы хотят просто использовать: «Дайте нам ваши технологии, ваши рецепты. Как вы осуществляете миссию и катехизацию, почему она у вас такая успешная? Почему у вас такой успешный опыт общинно-братского строительства? Дайте методики!» Люди не хотят самой этой жизни. Они хотят «технологий», чтобы тоже добиться успеха на том или ином поприще.
Но понимая всю сложность той среды, в которой братство зачастую живёт и осуществляет свою деятельность, мы понимаем, что нельзя сослаться на эти обстоятельства и сказать, что сделать ничего невозможно. Мы всё равно даже в таких непростых условиях призваны утверждать, что братолюбие и братское единение – это и есть нормальное основание жизни церкви. Если эта проповедь не будет звучать, с церковью будет происходить та беда, которая на наших глазах уже осуществляется. Потому что когда началась пандемия, мы видели, сколько народу ушло из церкви и больше туда не вернулось. И сейчас, когда и на Донбассе, и на Украине разрушаются, закрываются храмы или их отбирают в пользу ПЦУ, многие люди разводят руками и просто не знают, что делать, потому что они церковь представляют себе только как храмовые здания или иерархическую структуру.
Сегодняшний наш разговор хотелось бы построить по типу мозгового штурма. Я призываю всех поразмышлять над поставленными вопросами концентрированно, тезисно, чтобы максимально попробовать сегодня найти ответы на три вопроса. Вот первый из них: Какие стороны братского опыта вызывали наиболее острую реакцию отторжения в течение последних 30–40 лет деятельного существования братства? А какие стороны вызывали реакцию принятия?
Особенно интересен опыт священников, так как у них есть опыт общения и с епископами, и с прихожанами.
О. К.: Есть несколько реакций. Первая: судят по названию. У многих на слова «Преображенское братство» сразу возникает реакция отторжения, люди даже не знают, что это такое, но уже начинают этого бояться. Даже если братство предложит финансовую помощь, и от этого откажутся.
Второй момент – имя отца Георгия, точнее, сама фамилия Кочетков. Неважно, Афанасий или Иван Кочетков, сразу возникает ассоциация «кочетковцы, ересь». Вот такое острое последствие неоправданной, необоснованной клеветы. Мы даже с о. M. ехали в поезде и думали, насколько всё хорошо устроено в братстве, насколько продуманно построено оглашение – и как всё легко было оклевётано до того, что люди даже не хотят познакомиться с этим. Ведь нужно ещё потрудиться, чтобы распространить такой негатив на человека и на то, чем он занимается.
Третий момент – русский язык. И эти моменты связываются. Если русский язык, то это о. Георгий Кочетков, а где он, там и ересь, и русский язык. И даже медийные священники, которые на ютубе дают интервью, когда их спрашивают про возрождение церкви, про внесение русского языка в богослужение, говорят, мол, если бы не о. Георгий, мы уже давно могли бы это сделать. То есть у людей какая-то фантазия, что сегодня они могли бы это сделать, если бы не о. Георгий, какая-то личная обида, предвзятое отношение к нему как к тому, кто оставил всех и пошёл своим путём. У священников, которые даже уважительно относятся к нему, всё равно есть мнение, что «о. Георгий поторопился с этим».
А.М. Копировский:
Кто бы мы ни были (мы себя ничем особым не мним, мы всё понимаем про себя лучше, чем наши оппоненты про нас, – где мы слабы, где недотягиваем, глупости делаем), совершенно очевидно, что это прежде всего элементарная зависть. Завидуют даже не чему-то конкретно, а всему. Один архиерей как-то в алтаре задал о. Георгию вопрос: «Отец Георгий, почему они Вас так слушаются?» Это был своего рода вопль-вопрошание: «Почему мои меня так не слушают, а твои тебя слушают? Думаю, что это зависит от каких-то манипуляций». И получается что-то вроде требования: «Дайте нам ваши технологии». Или ещё говорят: «Дайте нам ваших людей!» Подразумевается: «…А сами уйдите. У вас неплохие люди, мы без вас с ними поработаем». Это даже не только стремление что-то захватить и присвоить. Люди завидуют благодати, лёгкости и радости общения, братской любви. Говорят, что этого не должно быть – и всё.
Далее в ходе дискуссии обсуждался распространённый в некоторых церковных кругах стереотип: дело не в русском языке как таковом, а в том, что русский язык «продвигается слишком навязчиво, слишком жёстко».
М.А. Наумова: Мы настолько «жёстко» навязываем богослужение на русском языке, что во всей Русской православной церкви до сих пор практически нет приходов, которые полностью осуществляли бы такое богослужение!
Даже к братскому опыту в истории нет доверия. Когда мы изучаем жизнь новых русских исповедников, то главное внимание уделяем страданиям, терпению и стойкости в них, противостоянию или борьбе с советскими властями. Но на то, что составляет содержание их церковной жизни, на её евангельскую основу, внимания почти не обращаем.
Д.С. Гасак: По моим наблюдениям, характер нашей нынешней церковной жизни не предполагает априорного доверия к братским отношениям. Люди в церкви опасаются доверять друг другу. Но даже к братскому опыту в истории нет доверия. Когда мы изучаем жизнь новых русских исповедников, то главное внимание уделяем страданиям, терпению и стойкости в них, противостоянию или борьбе с советскими властями. Но на то, что составляет содержание их церковной жизни, на её евангельскую основу, внимания почти не обращаем. Братское общение предполагает открытость, прямоту, искренность. Но доверия этому в церкви нет. А без искренности не могут строиться отношения, основанные на братской любви. Простоту, открытость и искренность чаще принимают как глупость, иногда как наивность, мол, человек совершенно не понимает жизни, её рисков и опасностей. Эта особенность нашей современной жизни кажется мне очень значительной. Здесь проходит невидимая на первый взгляд граница недоверия.
А есть ведь ещё и клевета, и пропаганда действует, как отметил о. K. Нельзя этого недооценивать. Некоторые священнослужители, которые с симпатией относятся к Преображенскому братству, прямо предлагают нам сделать «ребрендинг», поскольку имя братства вызывает напряжение, страх. Опыт братства ценный, оно делает много полезного для церкви, но перенять этот опыт или даже признать церковное служение братства однозначно трудно, боязно. Да, таковы реалии, в которых наша церковь живёт, хотя не мы их создали. И всё же есть вещи, которые выше церковной политики. А именно – искренность и простота в церковном братском общении. В нём выражается наша вера в Церковь, доверие к братьям и сёстрам во Христе. И ведь многие задыхаются без такого общения, особенно священнослужители. Те, кто не в сане, более свободны. Они не всегда более ответственны, но всегда более свободны, по крайней мере, внешне. Как бы то ни было, сегодня в церкви одновременно есть и жажда правдивого общения, и боязнь и недоверие к нему. Нужно приложить все силы, чтобы братское начало в церковной жизни взяло верх. И Господь здесь явно помогает.
О. N.: Я думаю, что самую суть Александр Михайлович очень хорошо обозначил. То, что непонятно, сразу становится чуждо. Многие не любят, когда те или иные вопросы не имеют чётких, конкретных ответов. Недоговорённость, непонятность, сложность понимания братской жизни вызывает у некоторых людей отторжение. У них создаётся впечатление некоторой параллельной жизни в церкви. Ты одновременно вроде и в церкви, которую все видят, – приход, епархия, епископ, но ты существуешь как бы и в какой-то другой церкви, у которой тоже своя жизнь. Плюс различение «свои – чужие»: к своим одно отношение, а к чужим – другое. Это и вызывает острую реакцию (говорю про то, что я замечаю).
И ещё: там, где присутствует братство и братчики, где есть включённость в братский опыт, всё начинает бурлить вокруг, потому что действие порождает противодействие. Начинают беспокоиться местные фундаменталисты и т. п. Понятно, что человека, который привык жить в спокойной и непринуждённой атмосфере приходской жизни, где всё стабильно хорошо из года в год, вдруг количество таких неожиданных событий повергает в шок. Для меня современная церковь – это церковь пожилых людей, которые во многом не способны к той активной деятельности, к которой призывает братство. Это тоже надо признать. И любой братский опыт будет десять раз отторгаться, и только на одиннадцатый, может быть, будет принят.
Ну а положительное, на что люди всегда реагируют, – это сами братчики, сами люди. Когда ты видишь живого братчика, общаешься с ним, ты понимаешь, что это золото, а не человек. Это всегда будет востребовано.
М.А. Наумова: Было бы у всех такое видение, что это золото, мы бы в другой церкви, наверное, жили…
О. П. Б.: На мой взгляд, мы не до конца оцениваем последствия, которые произошли в нашей стране и церкви в связи с Русской катастрофой. И корни неприятия братской жизни тоже находятся именно там. Не произошло покаяния, не было верно оценено всё, что произошло с нами в XX веке, отсюда и то неприятие братской традиции, о котором мы говорим, и то, что опыт новомучеников и исповедников всерьёз не усвоен. А ведь он как раз связан с традициями братской жизни.
Последствия катастрофы мы сегодня видим в самих себе, в людях, в состоянии церкви. Это важно учитывать. В каком-то смысле даже новомученикам и исповедникам было легче, потому что у них была непрерванная традиция, ещё был народ, была церковь. Даже и в синодальном виде она была в гораздо лучшем состоянии, чем то, что мы сейчас имеем.
Как бы то ни было, те, кто уже находясь в церкви, но не будучи членами братства, прошёл какой-то серьёзный период испытаний, то есть уже всерьёз хлебнул недостатков современной церковной действительности, обычно не отвергает наше братство и готов плодотворно взаимодействовать с ним.
Ещё об одной вещи хотелось бы сказать. Уже говорилось, что отдельных братчиков принимают. А важно, чтобы принимали и братство. Я вернулся сейчас на приход, где служил шесть лет при прежнем митрополите. Тогда это действительно было очень серьёзное испытание, потому что относились ко мне там с большим подозрением и напряжением. Но всё-таки мы, братство, вернулись в этот приход. И сейчас я увидел, что отношение, как ни странно, стало лучше. И я задал себе вопрос: а в чём собственно отличие нашего братства от прихода, который достаточно крепко сегодня стоит на ногах, где тоже есть живые люди и живые связи, и даже существует сестричество? Я понял, что наша разница только в одном: мы прошли опыт испытаний, а у них его ещё не было. И на самом деле это наше сокровище, потому что ещё неизвестно, как этот приход, внешне кажущийся крепким и собранным, поведёт себя в условиях, когда их начнут потихонечку «просеивать», как пшеницу. Так что на нас, на братство, смотрят как на людей, которые смогли это прожить и при этом сохраняют своё человеческое лицо, сохраняют своё служение и, что очень важно, не уходят в раскол и при этом не заражаются злобой и клеветой, она к братству как бы не прилипает. Мы не воюем теми же средствами и методами, которыми пытаются воевать против нас наши противники. И это, конечно, свидетельство. Мне кажется, это очень важно.
К.А. Мозгов: Мы хорошо понимаем, что если бы о. Георгий и братство какие-то вопросы не поднимали и чего-то не делали, то никто об этом и не заговорил бы и вопросов бы таких не возникло. Так что это просто прикрытие, будто всё и так хорошо, но без братства было бы лучше. Потому что когда человек хочет, то он делает, а когда не хочет, он находит себе всякие оправдания этого не делать. И сам факт, что это обсуждается, что есть реакция, это хорошо. Эта реакция тоже что-то выявляет. В конце концов, в Евангелии есть слова и про меч. Это не значит, что нам нужно кого-то куда-то отделять, но когда Господь действует, люди вынуждены определяться со своим отношением – поддерживать или сопротивляться. Острая реакция только подтверждает, что это действие Божье. Поэтому мне кажется, что никакой «ребрендинг» здесь невозможен. Как ни назови, реакция всегда будет на действие, на дух, а не на название. Будет другое имя, но реакция будет та же самая.
О. Г. К.: Конечно, здесь можно говорить о многом, но постараюсь быть кратким.
Первое. Острая реакция возникает потому, что неформальная свобода и неформальное единство людьми часто не принимаются. Они обычно не верят, что «где Дух Господень, там свобода»2. Они просто даже не думают над этими словами, так же как и над словами Писания «Братство любите». Видимо, они просто не знают этих слов. Я никогда в жизни не слышал проповедей на эти темы, нигде и никогда, ни от епископов, ни от священников, ни от монахов или мирян. Это не случайно, это не просто их злой умысел. Так людей воспитали к XXI веку. Вообще говоря, можно понять, почему у церковного руководства всех уровней нет доверия к нашему Братству, почему оно их раздражает, более того, просто злит. Я это видел не один раз на встрече с некоторыми архиереями: они злились просто потому, что мы перед ними стоим. Я подумал, что здесь есть и некоторое объективное основание. В начале 1990-х годов, на подъёме, патриархия создала Союз православных братств. Наше Братство тоже участвовало в этой организации. И мне сразу стало ясно, что из этого ничего не получится. Я тогда прямо на первой, организационной, встрече так и сказал, потому что никакого доверия к свободе, к неформальному единству там уже не было. Оно даже не закладывалось. И то, что получилось, – это и смех, и грех. Поэтому через год мы уже вышли из этого Союза, когда на III съезде у стола президиума засвистали нагайки3. Нас никто не выгонял, но мы не могли оставаться в сообществе, которое позволяло себе такие средства воздействия друг на друга в присутствии тогдашнего Санкт-Петербургского митрополита. И у патриархии в памяти, видимо, осталось, что это был их промах, что это у них ничего не получилось4. У них было какое-то доброе желание, воспоминание о том, что братство – это хорошо, но оказалось, что одного желания недостаточно.
Во-вторых, многих раздражает то, что мы не сначала просим благословения, а потом что-то делаем, а наоборот, сначала делаем, а потом просим благословения. Если мы чувствуем в этом деле Божие благословение, то это для нас важнее любого иного благословения. Именно поэтому мы сначала делаем дело, а потом говорим: пожалуйста, благословите его, посмотрев на дух и плоды.
На священнослужителей, если они не прямо сотрудничали с органами, на епископов, прежде всего, и монахов, а также на членов братств власти ополчались и их уничтожали, причём членов братств иногда даже более жестоко. Их уничтожали последовательно и чётко, Генрих Ягода здесь особенно старался.
В-третьих, у многих в памяти ещё остались советские времена. О. П.Б. очень правильно напомнил об этом. Православные братства в нашей церкви были, во всяком случае, до войны. Их историю вы, надеюсь, знаете. Знаете о послевоенных братствах в Средней Азии и в Вятке. Но особо важны довоенные братства, существовавшие во время между переворотом 1917 года и 1941 годом. Не случайно тогда все братства подвергались гонениям, причём не менее жестоким, чем епископат и монашество. На священнослужителей, если они не прямо сотрудничали с органами, на епископов, прежде всего, и монахов, а также на членов братств власти ополчались и их уничтожали, причём членов братств иногда даже более жестоко. Их уничтожали последовательно и чётко, Генрих Ягода здесь особенно старался.
Все прекрасно помнят об этом, в том числе и нынешний патриарх, ведь его отец и дед в советское время были репрессированы за веру5. Патриарх это хорошо помнит, поэтому хотя он идёт на компромисс во многом, но только не в отношении памяти новомучеников, несмотря на то, что его усилия по сохранению их памяти сдерживаются всячески. В позднее советское время слово «братство» в его христианском, а не коммунистически-лозунговом смысле было запрещённым, так же как и слово «община». Я ещё помню эти времена. В 1960–1970-е годы мы не могли произнести вслух слова «братство» и «община». Общину мы называли семьёй, а о братстве и вообще речи не было. Только в мечтах.
Все эти три фактора имеют принципиальное значение. Поэтому для многих Братство и сейчас крайне токсично. За что ни возьмись. Вспомнит ли церковное руководство как образец Союз православных братств, или Преображенское братство, или братства времён новомучеников и исповедников российских, об этом даже нельзя говорить вслух. Поэтому и возникают теперь люди типа А.Л. Дворкина, который придумал термин «внутрицерковная секта». Это бред, конечно, но этот бред вошёл в сознание. Ведь что значит «секта внутри церкви»? Секта не может быть внутри неё. Если уж секта, то по определению она вне церкви. Это же понятно всем, кто хоть немного образован. Но церковные люди верят всему. Тот же Дворкин внедрил в сознание людей представление о том, что в нашем Братстве отец Георгий – это как «гуру», поэтому в Братстве не может быть свободы, в нём всё контролируется, всё определяется кем-то сверху. И хотя нет никаких доказательств и никакого живого свидетельства об этом, даже от какого-нибудь нездорового на голову человека, который давно вышел из Братства, тем не менее церковные люди этому верят. Потому что они не могут иначе объяснить себе, как такое большое количество людей может жить и действовать совместно. Они не знают, как в церкви может существовать свободное и ответственное единство. Думают, что для этого нужен кулак, жёсткий иерархический кулак, и больше ничего не работает.
Людей пугают страшилками, которые сами и создали: есть секта, гуруизм и невозможность довериться ни свободе, ни единству. Часто такие люди требуют: «Не будьте вместе!» Как говорили нашим братчикам на одном приходе: «Мы вас будем причащать только если вы не будете стоять вместе в храме, если вы рассеетесь по углам и вместе подходить к причастию не будете». Это говорилось открыто, без зазрения совести, как будто люди не понимают, что слова эти по сути антицерковные. Так говорилось и иначе не причащали.
И вдруг они запели: «Союзом любви связуемые апостолы». Люди пели так, что забыть этого невозможно. Это было опытом всего собрания, это было то, что затем было потеряно и не воспринято.
И последнее. На меня произвела впечатление одна вещь, которую я сегодня вспомнил относительно опыта советской, точнее, подсоветской церкви. Я слушал аудиозапись праздничного концерта 1948 года, и меня она потрясла. Прошло всего три года после интронизации патриарха Алексия I (Симанского). На концерте было много народа, большое количество мирян. Представьте, что прежде пережили все эти люди! И вдруг они запели: «Союзом любви связуемые апостолы». Пели все, хор возглавлял В.С. Комаров6. Позже я знал его, он был регентом патриаршего Елоховского собора. Люди пели так, что забыть этого невозможно. Это было их внутреннее исповедание веры: «союзом любви связуемые апостолы»! Это были слова из чина омовения ног после вечерни и литургии Великого четверга. Это было опытом всего собрания, это было то, что затем было потеряно и не воспринято. А когда-то церковь хотела такой братской жизни, как хотела этого и вся Россия. В России и русском народе в начале XX века подошли к этой норме. Стали образовываться братства, меняться отношения в монастырях и т. д. Отчасти и к концу советской власти это появилось. Собственно так появилось и наше Братство. Ведь тогда никто не знал другого выхода из имеющегося положения, не знал, как освободиться от рабства, от духовного и вообще всякого гнёта. Нужны только братство, только община, не было никаких иных вариантов. Об этом мы говорили в 1970-е годы со многими известными священниками в Москве и других городах, куда я в те годы ездил.
Вот это важно. Но именно этот опыт сейчас отторгается. Ныне говорить о братстве с теми, у кого этого опыта нет, невозможно. А прежде этого искали, жаждали. Это было ещё при патриархе Алексии I, потом при патриархе Пимене это было уже сильно приглушено, а при Алексии II и далее это было просто потеряно. Был потерян дар свыше. Его сейчас почти нет, как почти нет и тех людей, кто им владел. Время прошло, историческая страница перевернулась…
М.А. Наумова: Но если жажда есть, если люди ищут братского общения, пусть даже в их личном опыте этого ещё нет, то, наверное, делиться этим опытом с ними всё-таки возможно.
Продолжение в следующем номере
————
1 Так назвала себя группа фундаменталистов, пытавшаяся в 2020 году сорвать в Твери конференцию «Личность в истории православных братств», организованную по благословению митрополита Тверского и Кашинского Саввы Преображенским братством совместно с миссионерским отделом епархии и Тверским государственным университетом. Несмотря на то, что попытка не удалась, «тверские прихожане» создали достаточно объёмную информационную волну, наполненную клеветническими ругательствами на братство. Значительный вес «прихожанам» придало то, что в епархии они объединились с группой влиятельных священников, обиженных недавними кадровыми перестановками при приходе нового архиерея и настроенных «воевать» с ним и любыми его решениями.
2 2Кор 3:17.
3 Инцидент с нагайкой произошёл в 1992 году на III съезде православных братств в Петербурге, в конференц-зале СПбДА. Перед столом президиума рядом со стендами, представлявшими разные братства (и содержащими к удивлению некоторых участников съезда исключительно политическую информацию) разгорелся спор между собиравшимся возглавить «московское казачество» и сотрудничавшим с иеромонахом, а ныне митрополитом Тихоном (Шевкуновым) Вячеславом Дёминым и Вадимом (свидетели помнят только имя и то, что это был хороший парень, воевавший в Приднестровье). Вдруг Дёмин выхватил нагайку и ударил оппонента. Оба выбежали из зала, и тут вошёл митрополит Санкт-Петербургский Иоанн (Снычёв) со словами: «Дорогие братья и сёстры, все вы тут собрались делать хорошее православное дело, но вы собрались делать это неправославно». (Это звучало как предисловие к оценке произошедшего, но продолжение оказалось неожиданным). «Вот тут мне написали, что половина наших архиереев – масоны. Что ж, по-вашему, я масон?» В зале раздался громкий смех и чей-то голос: «Владыка, ты говоришь». Митрополит Иоанн благословил всех и ушёл. Конечно, всё это было мало похоже на искренние братские церковные отношения. Любопытна также информация о дальнейшей судьбе «защитника русского православия» Вячеслава Дёмина. В 2013 году он ушёл в раскол. С 2017 года проживает в США.
4 На Архиерейском соборе 1994 года обсуждалась проблема служения в Церкви братств и сестричеств, в том числе в связи с радикализацией и политизацией некоторых из них. В раздел 8 Устава об управлении Русской православной церкви был внесён пункт 8а, в соответствии с которым православным братствам и сестричествам и Союзу православных братств предписывалось переоформить свои уставы. После этого около 20 братств было исключено из Союза и ещё часть не приглашена на следующий съезд. В дальнейшем количество коллективных членов Союза православных братств продолжало снижаться, произошло ещё несколько конфликтов и разделений, несколько раз менялось руководство, в результате реальными, а не формальными его членами остались буквально лишь несколько братских организаций.
5 Дед патриарха Кирилла, Василий Степанович Гундяев, будучи мирянином, отсидел два лагерных срока: 1928–1933 (Белбалтлаг) и 1945–1950 (Соликамск). Через три года после окончания второго срока рукоположен в дьяконы, ещё через год – во священники. Отец, Михаил Васильевич Гундяев, 27-летним иподьяконом попал на Колыму (1934–1937). После войны в 1947 году также был рукоположен.
6 Виктор Степанович Комаров (1893–1974) – церковный музыкант, композитор. Родился в московской религиозной семье. Обучался в Московском коммерческом училище. Затем окончил медицинский факультет Московского университета и стал врачом-гомеопатом. С 1912 года регентовал в разных храмах, с 1943 года вплоть до своей кончины был регентом хора в московском кафедральном Богоявленском соборе в Елохове. С того времени все вехи в жизни Русской православной церкви отмечены богослужебным участием хора под управлением В.С. Комарова.
Он преподавал регентское дело в Московской духовной академии и практиковал как врач-гомеопат. Никогда не принимал в свой хор нецерковных певцов, сколь богаты ни были бы их вокальные возможности, но любил и тщательно подбирал красивые голоса. Любил повторять слова псалмопевца Давида: «Пойте Богу разумно».
