Дискуссия с таким названием проходила в дни Форума «Имеющие надежду» в августе 2021 года. Сегодня мы публикуем её первую часть
Это то, что Русская церковь может дать всему миру – любовно-творческий подход к богослужению, какой-то новый импульс сердечного отношения к общественной молитве, к её красоте.
Алексей Борисович Мазуров, ректор Свято-Филаретовского института: Чтобы прояснить национальную специфику русской церкви, разговор надо начинать с эпохи князя Владимира, с эпохи крещения Руси. Первое, что я бы отметил (мы не будем вспоминать о самоочевидных и хрестоматийных вещах): князь Владимир подошёл к вопросу крещения и трансляции христианства на Руси – творчески. И это очень важно. Он не занимался слепым копированием. Многое было завязано на политику, а это, как известно, искусство возможного. Однако, тем не менее, Владимир Святославович разрешал проблемные вопросы исключительно деликатно и, что называется, – учитывая конкретные аспекты применения к подвластной территории: к Русской земле.
Второй очень важный момент, который стоит отметить применительно к ранней русской церкви, – восприятие веры Христовой русичами. Если мы почитаем тексты XI века – «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона, «Память и похвалу великому князю Владимиру» Иакова Мниха, – то мы там увидим удивительную радость, просто переполняющую всё, оптимизм, воодушевление, вдохновение. Как это здорово! Об этом постоянно надо вспоминать! Это то, чего нам так не хватает сегодня в церкви. Может быть, подобное отношение было типично не только для нас, но и для всех новообращённых народов. Вряд ли кто-то сомневается, что для нас этот акцент исключительно актуален.
Третий очень важный момент, на первый взгляд, кажется самоочевидным. Какой язык был избран для бытия русской церкви? Ответ лежит на поверхности – церковнославянский. Конкретные исторические факты свидетельствуют о том, что это был совсем не очевидный выбор. Это был тяжёлый выбор. На нём надо было настаивать. Его надо было «пробивать». Почему? Да потому что, как мы знаем, когда из Великой Моравии были изгнаны ученики Кирилла и Мефодия – там был насаждён латинский язык. Мы знаем точно, что после падения первого Болгарского царства в 1018 году там стал насаждаться греческий язык. А ведь это эпоха князя Владимира. Мы знаем точно, что и сам Константинопольский патриарх, и члены патриаршего синода не были сторонниками церковнославянского языка. И то, что князь Владимир его избрал и настоял на том, чтобы богослужение совершалось на языке максимально понятном, пусть и искусственно созданном, но являющемся продолжением старославянского, и очень близком к древнерусскому языку, – это тоже очень важно, это матричные вещи. Историки заговорили совсем недавно о перечисленных обстоятельствах.
Что ещё хотелось бы отметить? В древней русской церкви мы находим, прежде всего, радость и восхищение своей землёй. Почитаем митрополита Илариона: «Не в худой, и не в неведомой земле владычествовали [предки князя Владимира], но в русской, которая ведома и слышима во всех концах земли». Это не просто фигура речи, не просто красноречие, это какое-то сердечное отношение, очень глубокое, к своей земле. Она своя, за неё мы несём ответственность, мы должны бороться за эту землю. Ещё одно важное свидетельство – знаменитый текст «Хождение игумена Даниила в Святую Землю» начала XII века, примерно 1107 года. Мы даже не знаем точно, кто был этот игумен Даниил. Скорее всего, настоятель одного из монастырей из Черниговской земли. И он себя ощущал как посол русской земли у святых мест. Как сам он засвидетельствовал, «не забыл имён всех князей русских и княгинь, и детей их; епископов и игуменов, бояр и детей своих духовных и всех христиан». Пятьдесят литургий отслужил за русских князей и за всех русских людей заздравных и сорок литургий за всех усопших русских князей и простых христиан. Не за самого себя, не ради личного спасения, а за всех русских людей! Просто удивительно, как высоко христианское мировидение этого человека, какую ответственность он ощущал! И эта ответственность – она очень показательна.
Хотел бы отметить в качестве необычайно важной темы для самосознания ранней Русской церкви идею братолюбия. Национальный характер русской церкви проявлялся и в своей святости, в том, что нового привнесла она в сокровищницу христианства. Возникли свои праздники: день освящения Десятинной церкви и другие. Появились свои святые и самое главное, что наиболее глубокий отклик в сердцах русских людей вызвал подвиг Бориса и Глеба, страстотерпцев во имя и во славу братолюбия Христова. Идея подчинения младших старшим и попечения старших о младших не во имя своё, а ради Христа, стала драгоценной в сокровищнице русской мысли. Если мы обратимся к междукняжеским отношениями на Руси, увидим интересные подробности. Права и обязанности князей оформлялись в средние века докончаниями (договорами). И вот там в договорах князья писали и целовали на этом крест: «держать друг друга в братстве, в чести, без обиды, безо всякие хитрости». Конечно, некоторые историки воспринимают это как некие трафареты. Жизнь-то на самом деле другая была! В ней было полно клятвопреступлений, предательств, отравлений, ослеплений и так далее. Однако следствием подвига Бориса и Глеба – стало осознание братских отношений, понимание «братства во имя Христово» как идеальной (пусть и трудно достижимой, но реальной) нормы.
Читаем «Задонщину». Кто там главная фигура? Князь Дмитрий Иванович Донской, да брат его Владимир Андреевич Храбрый, «иже из двоюродных». Возьмём «Слово о полку Игореве» – а там кто основные персонажи? Игорь Святославович Новгород-Северский да брат его Буй Тур Всеволод, князь Курский и Трубчевский.
Вспомним Афанасия Никитина, знаменитого путешественника в Индию в 1460–1470-х гг. Он – из среднего купечества, к элите явно не принадлежал. В каком-то смысле – рядовой (а значит, типичный) христианин. Афанасий – человек авантюрный, попытавшийся разбогатеть за счёт необычайно опасной заморской торговли, которая в случае успеха давала огромную прибыль. Правда, опасности были велики. В трагические обстоятельства попал и тверской купец. Он путешествовал по Волге, через Каспий, Персию – в Индию, а оттуда кружным путём (через Эфиопию, Саудовскую Аравию, Турцию, Чёрное море и далее по Днепру) вернулся на Русь. Это даже сейчас кажется чем-то невероятным. А тогда… Его ограбили в Астрахани, отобрали богослужебные книги. В далёком и тяжёлом путешествии он стремился быть христианином, когда этого никто не видит. И когда он не мог в Индии придерживаться постов, вспоминать Пасху, он так скорбел об этом! Возвращаясь, он умер под Смоленском и незадолго до того написал слова, которые достойны того, чтобы их процитировать. Ведь это настоящее исповедание! Вот послушайте, что он писал перед своим смертным часом: «Русскую землю Бог да сохранит! Боже, храни её! Господи, храни её! На всём свете нет страны, подобной ей! Но почему князья земли русской не живут друг с другом как братья?» Совсем недавно на Руси закончилась династическая феодальная война второй четверти XV века. Один двоюродный брат, Василий Тёмный, отравил другого двоюродного брата, Дмитрия Шемяку, подослав агента-убийцу: курочку с мышьяком повар приготовил. А Афанасий Никитин перед смертью говорит: «Как братья надо жить!» Никакой идеологии, ничего придуманного в этом быть не могло. Он взывал к опыту и подвигу святых Бориса и Глеба.
Пожалуй, надо ещё вспомнить одно важнейшее место из «Задонщины». Вот как образно понимали православные люди значение Русской земли в очах Божиих: «Как милый младенец у Бога русская земля! Он её за добрые дела милует, а за злые – розгой сечёт!» Надо и нам помнить эти слова. В них и ответственность, и определённый аванс на будущее, и желание доброделанием заслужить благоволение Божие. Это необычайно важные, фундаментальные вещи.
Русские люди любили читать Иоанна Златоуста и других Отцов и в Киевской Руси, и в Московской Руси, но это были сборники, флорилегии: «Златая цепь», «Пчела» и прочие. Это упрощённый вариант приобщения к святоотеческому наследию.
Протоиерей Максим Кокарев, ректор Самарской духовной семинарии, историк, литургист: Я в каком-то смысле продолжу предыдущее выступление, просто расставлю несколько новых акцентов, которые мне лично кажутся важными.
Тезис Алексея Борисовича о том, что князь Владимир подошёл к принятию христианства творчески, я бы расширил до того, что и вообще принятие христианства Русью произошло, как мне кажется, весьма творчески. И по субъективным причинам выбора правителя (у князя Владимира было какое-то своё видение: где-то надо было настоять, где-то надо было проявить волю), но в том числе и по каким-то объективным причинам. Например, нам пришлось идти каким-то своим путём, у нас и возможности скопировать что-то вслепую не было, потому что выбранный вектор развития на родном языке сразу ставил определённые рамки: на то, чтобы приобщиться ко всему древнему наследию – и античному дохристианскому, и святоотеческому патрологическому – нам нужно было гораздо больше времени. И вполне закономерно, что в ходу у русского православного народа не было такого объёма святоотеческого наследия. Только в XIX веке, после реформы духовного образования, после образования академий – эти творения стали переводить планомерно. Да, русские люди любили читать Иоанна Златоуста и других Отцов и в Киевской Руси, и в Московской Руси, но это были сборники, флорилегии1: «Златая цепь»2, «Пчела»3 и прочие. Это упрощённый вариант приобщения к святоотеческому наследию. Как замечал Густав Шпет, русский народ принял христианство без античной традиции, без исторического культуропреемства, без глубокого погружения и шёл какими-то своими путями. И столкнувшись с необходимостью большей самостоятельности, русский народ, может быть, поэтому (это моё предположение) придал достаточно оригинальные оттенки своему восприятию Православия. Это не моё открытие. Отечественные исследователи русской философской мысли, этической мысли подчёркивали, что одна из характерных черт, которые русский народ вносил и в церковную жизнь, и вообще в народную жизнь, в сознание, в мысль, в этику, – это, как говорил Н.О. Лосский, «искание абсолютного добра». По его словам, русский человек, может быть, чуть тоньше, чем некоторые другие народы, чувствует разницу между добром и злом, чувствует зазоры между ними, менее склонен к компромиссам (мы чувствуем, когда это неполная правда, когда это какая-то правда, но с примесью лжи) и никогда не удовлетворяется наличествующим состоянием наших земных учреждений, наших порядков и всегда пытается дойти до крайности. Это иногда бывают крайности совершенно не позитивного, не созидательного характера. Мы знаем, что русский человек может быть как прп. Серафимом Саровским, так и Стенькой Разиным. Как писал тот же Лосский, уже в эмиграции, даже декларирующие себя атеистами большевики не ушли от этой идеи, только перенеся её в плоскость социального добра. Это первое. Это такая, наверное, характерная черта русских, которую все подмечали. И я думаю, что мимо Церкви она тоже не прошла. И, наверное, это то, что хотелось бы, чтобы русский человек сохранил.
А ближе к собственно церковной тематике второй мой тезис. Народы по-разному могут принимать, впускать в себя христианство. Греки – через глубокое богословие, постижение каких-то серьёзных глубинных вещей. Римская традиция, романский практицизм – через порядок, через устройство, через организацию. Для славянского мира, русского мира в частности, одной из характерных черт, как мне кажется, является особая любовь к богослужению, к его красоте. Помните летописное описание выбора веры, слова послов князя Владимира: «Не знаем, где были – на земле или на небе»? И здесь тоже, так же, как и в поиске абсолютного добра, у нас бывают совершенно разрушительные, анархические векторы. Так же и здесь есть свои плюсы и минусы. Да, любовь к богослужению – это отличительная черта русского народа, и хотелось бы, чтобы мы её сохранили. Но при этом мы видим, что с веками литургическое сознание имеет тенденцию к закостеневанию, и в результате из той же любви к внешним проявлениям богослужения становится возможным устраивать расколы, как-то разъединяться, не хранить того братолюбия, о котором говорил Алексей Борисович. Я прекрасно отдаю себе отчёт, что богослужебное измерение раскола – не единственное, но очень печально, что и оно там тоже есть. И вера в Типикон, приравненная к вере в текст Евангелия, зачастую встречавшаяся и встречающаяся даже сейчас, – это тоже черта, наверное, русская. Я понимаю, что, может быть, подобные подходы есть в любой христианской традиции, но у нас они как-то слишком ярко были выражены. И мне хотелось бы, чтобы мы сохранили любовь к богослужению, особенно тёплое к нему отношение, но при этом всё-таки совмещённое с настоящим творческим подходом. Это то, что Русская церковь может дать всему миру, – любовно-творческий подход к богослужению, какой-то новый импульс сердечного отношения к общественной молитве, к её красоте, которого, может быть, каким-то народам недостаёт.
«Златая цепь». Первая страница Троицкого списка, XIV в. 
Флорилегии. Переиздание сборника «Пчела», 2014 г.
————
1 Флорилегий (florilegium) – «цветник»; догматический сборник цитат из творений святых отцов, выдержек из церковных писателей. Эта литературная форма впервые появилась в эллинистическую эпоху, когда для нужд преподавания риторики или для школьной полемики составлялись многочисленные сборники образцовых выдержек или свидетельств древних писателей, чаще всего назидательного характера.
2 «Златая цепь» – сборник относительно устойчивого состава, имевший распространение в древнерусской и южнославянской письменных традициях, своего рода нравственная хрестоматия. Создан около XIII века. Включает нравственные наставления о христианско-аскетических добродетелях – милостыне, молитве, нестяжательности и т. п., собранных из сочинений разных отцов церкви. Сборник по своей структуре похож на цепь, «анфиладу» поучительных отрывков. Содержание сборника различается в разных списках. В некоторых списках встречаются также произведения русских авторов. Так, в одном списке помещены четыре слова Серапиона, епископа Владимирского, в другом – «Слово некоего христолюбца и ревнителя по правой вере», изображающее языческие верования Древней Руси.
3 «Пчела», или Главы поучительные из Писания, святых отцов и мудрых мужей – сборник мудрых изречений, очень популярный в Византии и в Древней Руси. Он содержит подобранные неизвестным древним автором (возможно, IX–X веков) цитаты из Священного Писания, отцов Церкви и церковных писателей (до VII века включительно), античных дохристианских авторов (известных исторических деятелей античности, поэтов, философов, историков) или поучительные фрагменты из их жизнеописаний. Изречения собраны в 71 тематическую главу на самые различные мировоззренческие и даже житейские темы.
Кифа № 10 (278), октябрь 2021 года
