Члены Преображенского братства вспоминают протопресвитера Виталия Борового (1916–2008)
Интервью с Маргаритой Васильевной Шилкиной, деканом религиоведческого факультета СФИ
В этом году исполнилось 15 лет со дня кончины протопресвитера Виталия Борового. Что Вам прежде всего вспоминается, когда Вы думаете о нём?
Мне посчастливилось узнать отца Виталия в первый же год, когда я приехала работать в Институт, это был январь 1998 года. А последний раз мы с ним увиделись за две недели до его кончины. Я не могу сказать, что встречи были столь уж частыми, но всё-таки я была всегда на тех службах, когда он приезжал в часовню института на вечерни и говорил проповедь, говорил какое-то слово, обращённое к нам. И было видно, насколько он слаб, пока он сидит, ждёт, пока идёт с первого ряда к аналою – и как креп его голос, когда он начинал говорить, и как отлетали все эти немощи.
В конце своей жизни он помогал мне, был консультантом моей магистерской работы. Мы несколько раз с ним встречались, он многое рассказывал – и отвечал на мои вопросы, и сам показывал, на что нужно обратить внимание. Когда я впервые попала к нему домой, то испытала настоящий шок: трёхкомнатная квартира, довольно длинный коридор от входной двери, и вдоль всех стен по всем периметрам, начиная с коридора, и во всех комнатах – шкафы с книгами от пола до потолка на всех европейских языках. И это тоже было то, что давало ему силы, потому что он всерьёз знал историю Церкви, историю святости, историю действия Духа в Церкви. Он на это опирался, он этим питался. И Господь его за это поддерживал и помогал ему.
Когда последние несколько недель он уже почти не вставал, они с женой уже всё время лежали, я как-то пришла к ним. И его жена мне сказала: «А мы с Виталиком ночью-то не спим и лежим, и он всю ночь говорит о Церкви». Это было сказано просто как рассказ, это не было желанием что-то особенно подчеркнуть.
Он был очень верным и надёжным человеком. Я знаю, что после того, как он вернулся из Женевы, где много лет работал во Всемирном совете церквей, за ним долго следили сотрудники КГБ. Почти каждую ночь в течение года его вызывали на допросы – вежливые, культурные, но можно себе представить, как это выматывает душу, потому что ты никогда не знаешь: выйдешь ты или нет. Но никогда за все годы он не подвёл ни одного человека, не только не предал – это вообще было немыслимо, но даже случайно не подвёл каким-то неосторожным словом.
Вопрос места женщин в церкви непростой. Мы помним слова о том, что «церковь в советское время спасли белые платочки». Но когда сейчас мы видим, что в каких-то служениях вперёд выходят одни женщины, это нас не очень радует. Мне как-то рассказывали, что в какой-то епархии было собрание, куда пригласили потенциальных катехизаторов, и пришли одни сёстры, вообще ни одного брата не было. В то же время я помню, что о. Виталий Боровой очень трепетно и с одобрением говорил о женском служении в церкви. Как Вы думаете, почему?
Да, он нередко в своих проповедях говорил, что женщины должны служить. Он слишком хорошо понимал, что церковь спасли новомученики и исповедники, спасли потаённые общины и братства, то есть спасли святые люди, которые служили несмотря ни на что, и среди них было много женщин. Мне кажется, он говорил о том, что в церкви должен служить Богу и Церкви любой человек, и о женщинах он говорил особо просто поскольку на сегодняшний день женщин в церкви больше. Трудно было ожидать чего-то другого после двадцатого века – мужчин просто убили. Когда в Бутове идёшь вдоль этих длинных стен во рве памяти, там почти девяносто процентов – это мужские имена. И поэтому если в церкви больше на сегодня женщин, они должны не просто мыть полы, чистить подсвечники, быть рабочими трапезной при храме – они должны быть в полноте служащими верными людьми. Мне кажется, что о. Виталий хотел переломить эту складывающуюся традицию уже постсоветской церкви, когда несмотря на то, что женщин было большинство, к ним относились как к каким-то подручным, помощникам на самом низком уровне. Он хорошо понимал, что когда апостол Павел говорит, что во Христе нет ни мужчины, ни женщины, то он имеет в виду, что и мужчина, и женщина должны служить Христу в полноте своих сил, своих даров, своих знаний и своей веры.
* * *
Интервью с Еленой-Миленой Станиславовной Королевой, сотрудником СФИ
Как Вы думаете, как о. Виталий Боровой мог в таком достаточно преклонном возрасте быть настолько пламенным человеком?
Начну с того, что не я должна бы об этом говорить, и прошу у всех прощения, если, может быть, сейчас скажу какую-то глупость. Конечно, я помню отца Виталия. Господь так устроил, что я с ним какое-то время общалась, ходила к нему, помогала. И он был такой всегда, понимаете? В нём этот огонь, обычным людям казавшийся безумием, бывший «юродством Христа ради», всегда был. Мы это знаем по его жизни. А вот как он сохранил этот огонь – в этом действительно есть какая-то тайна Божья. Но он просто не мог по-другому.
Мы все прекрасно помним, как он говорил свои проповеди. Привозили его на службу – и кажется, совсем уже ничего нет, еле-еле слышен голос, и вдруг он набирал мощь, когда начинал говорить о Церкви. Потому что любовь к Богу в нём жила всегда, и она разгоралась, она была горячей. Об этом преподобный Силуан Афонский говорил: «Моя любовь вынуждает меня кричать о Боге, и я уверен, что если бы любой человек полюбил Бога, он так же кричал бы о Нём». Вот отец Виталий как раз в этом смысле кричал.
И конечно, он очень переживал. Он же умный был человек, прекрасно понимал, что происходит, поэтому не мог об этом спокойно говорить. И ещё, конечно, сказывался его белорусский характер, темперамент.
Слава Богу, изданы проповеди отца Виталия, и даже есть видеодиск с его проповедями. Его, конечно, нужно не только читать, но и смотреть, и слышать, потому что то, как он говорил, – это неподражаемо. Действительно, когда он говорил, никто не мог остаться равнодушным: можно было принимать сразу, можно было отвергать, но равнодушным невозможно было остаться. Это то, о чём Господь говорит: ты или холоден или горяч1. Вот отец Виталий был горяч, огонь, как мать Мария (Скобцова) говорила. Я считаю, что он был духовным гением, хотя, может быть, это и слишком прозвучит. Помню, когда умер Сергей Сергеевич Аверинцев, о. Георгий Кочетков служил панихиду в Свято-Филаретовском институте на Покровке, пришли многие люди, хорошо знавшие Сергея Сергеевича. Отец Виталий тогда сказал, что нам нужно не о нём молиться, а его молитв просить. Вот мне кажется, что так же можно сказать об отце Виталии: нам нужно просить его молитв, особенно сейчас.
А каким он был дома? Вы говорили о Церкви?
Я не помню своих разговоров с ним о Церкви, по-моему, со мной их не было. Но всё-таки совсем старичком он не был. Не знаю, как с другими, ещё ему помогали сёстры из Первой Градской больницы, но когда приходили наши братчики, он обязательно говорил какие-то вещи не бытовые. Я никогда не слышала, чтобы он жаловался, мол, у меня болит что-то, или на жену, например. Хотя он мог в шутку сказать: «Зачем я на ней женился!», особенно когда она пыталась поскорее закончить его общение с теми, кто к нему пришёл. Потому что она хотела, чтобы его оставили в покое, то есть она в каком-то смысле больше плотью жила, а он – нет. Он-то жил другим, несмотря на немощь плоти, даже когда он лежал в кровати и уже не вставал.
Вспоминается его проповедь о важности женского служения в церкви. Как Вы понимаете эту важную для него мысль?
Отец Виталий очень любил, когда женщины проповедуют или делают что-то ответственное. Я сама помню его проповеди на эту тему и прекрасно знала его отношение к женскому служению в церкви. Но поделиться могу лишь моим предположением об источнике этого отношения, ведь я никогда с ним эту тему не обсуждала. Он очень почитал свою маму. Она его вырастила, насколько я помню, отца-то не было2. И он очень трепетно к ней относился, видел, сколько женщины делают, сколько на их плечи ложится. Тогда мужчин, считай, и не было. Фактически женщины и церковь поднимали, отстаивали её.
* * *
Интервью с Владимиром Ивановичем Якунцевым, преподавателем СФИ
Вы были знакомы с отцом Виталием Боровым. Можете ли Вы объяснить феномен: как он мог в таком достаточно преклонном возрасте быть настолько служащим человеком? В чём был его секрет?
В конце 1990-х у о. Виталия случился инсульт. И врачи никак не могли понять, что с ним: сначала он попал в Центральную больницу РЖД и ему одну операцию сделали (а ему уже было больше восьмидесяти лет), потом он лежал в больнице Склифосовского, и там тоже долго не могли поставить диагноз – тогда это было сложно: ни КТ, ни других подобных аппаратов не было. Но в конце концов нашли, что у него действительно инсульт и решили сделать ещё одну операцию, с трепанацией черепа. И меня попросили, чтобы я за ним поухаживал.
Что об этом долго говорить? Расскажу просто историю, как он смог один раз помочь мне, когда я попал в мелкую, но неприятную ситуацию. Я за ним не первый день ухаживал, и вот он лежит и видит выражение моего лица и спрашивает: «Что-то случилось?» И я говорю: «Отец Виталий, по-моему, я согрешил. Мне бы исповедаться». Рассказал, в чём история. Покаялся. И вот его лицо сразу становится очень целеустремлённым, с очень ясными глазами. То в них была мука боли, а тут вдруг такая ясность, понимание всей моей ситуации. Это я очень запомнил. Потом он крепко помолился, и его советы я тоже запомнил на всю жизнь. Спрашиваю: «Как же быть-то? Я этому человеку плохо сделал. Надо как-то пойти и ему сказать, и может быть, будет ещё хуже». И он тогда дал мне такой совет: «Не надо, не говори, а возьми и сделай этому человеку тайное доброе дело». Вот какой он мне совет дал, лёжа в кровати в неврологическом отделении. У него в голове было кровоизлияние, и тем не менее он находился в сознании и в такой дееспособности. Я бы это отнёс к чудесам.
Потом был некоторый период, когда мне посчастливилось помогать ему в его личном пространстве, у него дома. И первое, что мне вспоминается, это его абсолютно ясный ум. Как-то он завёл меня в свою библиотеку и сказал: «Вы мне помогаете, а чем я могу Вам помочь, может быть, по научной части что-то посоветовать?» Тогда по темам, по которым он мог бы мне помочь, я работы не писал, но меня поразила эта бодрость его духа.
Ещё мне вспоминается его очень трепетное и внимательное отношение к жене. Её возраст гораздо больше «подкосил», но он нигде не позволял себе как-то критически высказаться о ней.
И конечно, если дома была в общем-то слабость, немощь, хотя и соединённая с ясностью, трезвостью ума и стремлением пребывать в какой-то чистоте, в каком-то порядке, то когда отца Виталия приглашали куда-нибудь на молитву (например, к нам, в часовню Свято-Филаретовского института), я мог наблюдать, как во время молитвы, произнося проповедь, он просто преображался…
Глядя на такие примеры, как нам самим себя вести? Ведь может возникнуть, пусть и редкое, искушение «мужественно» совсем перестать лечиться, запуская болезни. Где тут мера, как её найти, как разумно вести себя в ситуации болезни каждому конкретному человеку?
Дело в том, что мера эта определима только тогда, когда правильно поставлена цель. Цель заключается не в том, чтобы «абсолютно вылечиться», а в том, чтобы быть в работоспособном состоянии, при котором ты можешь осуществлять своё служение и нести ответственность, которую ты на себя взял. Нужно помнить слова преподобного Амвросия Оптинского, который, как известно, был очень болезненным человеком: монаху не следует серьёзно лечиться, а только подлечиваться. И вот это ударение на самом деле достаточно хорошее, потому что здоровье не может быть идеей, идолом, которому ты начинаешь служить и под которого ты всё вокруг организуешь и всё настраиваешь. Но здоровье – это ценность, которая должна просто занять некое место, и место заключается в том, чтобы иметь работоспособность.
Беседовала Анастасия Наконечная
————
1 «Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но, как ты тёпл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих» (Откр 3:15,16).
2 В 1916 году отец уехал на заработки в США.
