Материалы круглого стола «Проблемы различения русского и советского сегодня», проходившего в рамках Русского университета в мае 2022 г. Часть 21
Кирилл Анатольевич Мозгов, руководитель издательства Свято-Филаретовского института (Москва): В романе «Идиот» князь Мышкин рассуждает о том, как изменились нравы: раньше злодей знал, что он злодей, а сейчас он злодеем себя не считает2. Понятно, что Достоевский намечает скорее некоторую тенденцию, отмечает начинающийся нравственный переворот, подмену самого понятия нормы. В дальнейшем из этого многое получилось. Ведь если давать какие-то краткие определения, что такое СССР? Это тотальная ложь. Всё имеет вторую, третью сторону, принята система двойных стандартов… Размышляя над тем, что происходило в 1917 году, Пришвин в своих дневниках писал: ну какой русский человек не любит приврать? Но когда врут так, что в этой лжи нет вообще ничего от правды, то это обезоруживает русского человека, потому что он не может себе представить, что можно так нагло врать, и он даже готов этому поверить и пойти за большевистской агитацией. Где что-то в советской истории соответствовало тому, чем называлось? Всё было некой подменой.
Ещё одна черта – стремление всё упростить. Всё должно быть чёрно-белое, должно быть чётко понятно, кто свой, кто чужой, и при этом чужой – автоматически враг. Понятно, что всегда были какие-то границы и представления о своём и чужом, но чужой раньше был, скорее, странник, странный, но не враг.
Она, видя, как исказилась жизнь на нашей земле, всё-таки старалась увидеть и увидела то, что сохранилось от той России, которой когда-то принадлежали её предки.
Так что из какой-то нормальной страны со своими особенностями, сложностями, трудностями, болячками и т. д. всё превратилось в какое-то Зазеркалье, из которого мы в каком-то смысле пока до конца не вышли и в этой системе кривых зеркал до сих пор продолжаем искать какой-то путь. И поэтому я очень согласен с тем, что говорил Александр Николаевич: нам важно не просто смотреть назад, на некоторый образ той нормальной страны, которая была, нам необходимо понять, что значит быть русским сейчас, потому что это вопрос того, что будет, а не только того, что было, чтобы различение русского и советского не превратилось для нас в музеефицирование.
Олег Вячеславович Щербачёв, предводитель Московского Дворянского собрания, член-корреспондент Международной академии генеалогии, ведущий круглого стола (Москва): Да, есть такой соблазн и опасность – музеефикации и идеализации. Я согласен с тем, что когда мы говорим о приверженности к Российской империи, мы понимаем, что привержены тому нормальному государству, которое было и которое за 100 лет, конечно, развилось бы и стало бы уже совершенно другим, но развивалось бы оно в непрерывном русле, а не через невероятные тектонические сдвиги и катастрофы, которые унесли жизни миллионов людей.
Дмитрий Александрович Сурков, предприниматель (Пенза): Я хотел бы рассказать, как у меня проходил процесс поиска понимания этого различия между русским и советским. Прежде всего на меня произвели впечатление статья Ивана Ильина «Советский Союз – не Россия», книги Сергея Владимировича Волкова «Почему РФ – не Россия» и Сергея Михайловича Сергеева «Русская нация, или рассказ об истории её отсутствия». Мне кажется, эти три источника любому человеку, будь он из России или из другого государства, достаточно чётко объяснят различие между русским и советским. Если совсем нет времени, в журнале «Эксперт» есть замечательная статья Владимира Громковского «Русское и советское». Мне очень понравилась её основная мысль – чтобы различить это, достаточно ответить на простой вопрос: что не могло бы существовать в России, не случись этой революции? Для того, чтобы различить в себе эти начала, эти корни, действительно можно задавать себе такой вопрос: «Что есть в нас, чего не могло бы существовать, не пройди наш народ через эти жернова?».
О.В. Щербачёв: «Экспозиция» нашего разговора закончена, каждый из участников круглого стола выразил свою точку зрения на обсуждаемую проблему. Мы говорили о цельном религиозном мировоззрении и миропонимании русского человека, которое ему традиционно было присуще, о верующем разуме. Этот термин – «верующий разум» – относился как к высшим сословиям, так и к крестьянству. Точно так же, когда мы говорим о «власти чёрной кости», как сформулировал суть советской власти Александр Николаевич Верещагин, мы не вкладываем в это какие-то коннотации, связанные с классовыми перегородками. Можно принадлежать разным сословиям и быть аристократом духа и наоборот, хотя, конечно, есть предрасположенность к тому или иному.
Крайняя степень эгалитаризма, крайняя степень пугачёвщины, того самого бунта, о котором писал Пушкин, – это тёмная сторона русского характера. Мне хотелось бы сейчас поставить перед нами и заострить такой вопрос: тот народ, используя который пришли к власти большевики, это всё-таки русский народ или нет? Мы услышали объяснение Пришвина: народ поверил потому, что ложь была уж слишком запредельна. Мол, русский человек готов был приврать всегда, но не настолько же. И всё-таки остаётся вопрос: народ был действительно полностью обманут, или это отвечало его собственным чаяньям? Был ли убит русский человек или он переродился в свою советскую ипостась? Интересным мне показался критерий Дмитрия Александровича: что есть в нас такого, чего не было бы, если бы мы не прошли Русскую катастрофу… В этом контексте, может быть, немного обидно, что среди участников нашего круглого стола нет представителей русской эмиграции первой волны. Лично для меня во многом критерий русскости основан на попытке соотнести себя именно с представителями русской эмиграции старого поколения. Когда ты сталкиваешься с теми людьми, которые не прошли совок, ты понимаешь, что они – другие. Они говорят, казалось бы, на том же самом языке (хотя есть элементы произношения, которые выдают именно русского эмигранта). Может быть, у них даже появился акцент или нам кажется, что мы его слышим. Тем не менее, эта незамутнённость, незапятнанность советским – черта слишком яркая, чтобы не бросаться в глаза, по крайней мере, для людей, которые умеют видеть и слышать. Поэтому тот критерий, который предложил Дмитрий Александрович, я бы преломил через некий мысленный эксперимент: поставьте рядом человека, который не жил в Советском Союзе и остаётся русским, но абсолютно не советским. Здесь мне хотелось бы привести в пример Никиту Игоревича Кривошеина. Хотя он как раз жил в Советском Союзе с 13 до 37 лет, это даёт ему только то преимущество, что он прекрасно понимает, что такое советский человек. Сам он им никогда, естественно, не стал и остался «дважды французом Советского Союза».
Юлия Валентиновна Балакшина, доктор филологических наук, учёный секретарь СФИ, доцент РГПУ им. А.И. Герцена (Санкт-Петербург): Хочу поделиться свежим впечатлением как раз по поводу представителей русской эмиграции. Мы с Олегом Вячеславовичем в разных городах были на премьере фильма «Возвращение», посвящённого Ирине Олеговне Фёдоровой и судьбе её рода Ржевских. Героиня фильма вернулась в Россию в 1990-е годы. Из совершенно благополучного американского бытия они с мужем возвращаются в полуголодную Россию. Все вокруг им говорили: вы здесь не выживете, это невозможно! Но они выжили, хотя жили и живут весьма скромно. И вот последняя сцена фильма: Ирина Олеговна приезжает в Борисовку, бывшее имение Ржевских, которое для всех членов их семьи было мифом, землёй обетованной, раем – от поколения к поколению передавалось предание о том, что это самое прекрасное место на Земле. Ирина Олеговна приезжает посмотреть, что осталось от этого самого прекрасного места. Её принимает директор местной школы. И вот две эти женщины оказываются рядом. Режиссёр фильма никаких идеологических выводов не делает, но образ говорит сам за себя… Женщины отличаются внешним обликом, речью, манерой поведения. Ирина Олеговна одета просто и красиво, цвет её одежды перекликается с цветом, в который оказался выкрашен бывший дом её семьи – всё гармонично, в меру, скромно и со вкусом. Директор школы одета в платье с огромными ярко-алыми маками, на протяжении всего разговора она не снимает тёмные очки. Особенно меня поразил языковой контраст. Ирина Олеговна и в фильме, и на презентации по преимуществу молчала (что, может быть, тоже одно из качеств русского человека – вот это умение уйти в себя, в эту внутреннюю глубину, умение слушать). А директор школы ничего плохого не говорила, но это был язык, утративший свою живую силу и превратившийся в набор языковых штампов. Я думаю, что это утрата сочного, яркого, меткого слова, которое так ценили в русском человеке Пушкин и Гоголь, – это ещё одна трагедия советского времени и советского человека.
А про саму Ирину Олеговну я бы, наверное, ещё добавила, что она и в фильме, и в жизни, когда мы с ней встречались, удивила меня таким качеством, которое Пушкин назвал благоволением. Благоволение – это способность человека смотреть на жизнь благословляющим и милующим взглядом, не закрываясь при этом от всех её недостатков и проблем. Ирина Олеговна впервые приехала в Советский Союз, когда была ещё студенткой американского университета, в 70-е годы. Это были ранние брежневские годы, т. е. такой советский-советский период. И вот она, видя, как исказилась жизнь на нашей земле, всё-таки старалась увидеть и увидела то, что сохранилось от той России, которой когда-то принадлежали её предки. А нам более свойственно говорить: какой ужас, какой кошмар, какое безобразие и всё не то, и всё не так.
О.В .Щербачёв: Да, мы очень критичны.
Ю.В. Балакшина: Да, благоволение в отношении к жизни, которое я в ней увидела, в нас я редко нахожу.
О.В. Щербачёв: Это действительно очень правильное, точное слово, которое вы вспомнили: благоволение. И та сцена фильма об Ирине Олеговне Фёдоровой, урождённой Ржевской, которую Вы упомянули, на меня тоже произвела большое впечатление. Это были просто люди с разных планет. Иногда говорят о том, что советское – это модус русского. Да нет, советские – это на самом деле просто инопланетяне по отношению к русским. Мне кажется, что с марсианами иногда может быть проще договориться, понять их, чем согласовать русское с «совком».
————
1 Первая часть опубликована в «Кифе» № 7-8 (287-288), сентябрь 2022 г. под заголовком «Является ли убийца наследником убитого?»
2 «…Преступлений и прежде было очень много, и таких же ужасных; я ещё недавно в острогах был, и с некоторыми преступниками и подсудимыми мне удалось познакомиться. Есть даже страшнее преступники, чем этот, убившие по десяти человек, совсем не раскаиваясь. Но я вот что заметил при этом: что самый закоренелый и нераскаянный убийца все-таки знает, что он преступник, то есть по совести считает, что он нехорошо поступил, хоть и безо всякого раскаяния. И таков всякий из них; а эти ведь, о которых Евгений Павлыч заговорил, не хотят себя даже считать преступниками и думают про себя, что право имели и… даже хорошо поступили, то есть почти ведь так. Вот в этом-то и состоит, по-моему, ужасная разница. И заметьте, всё это молодежь, то есть именно такой возраст, в котором всего легче и беззащитнее можно подпасть под извращение идей». «Идиот», Часть третья.
