В первых числах июля путешествовали с друзьями по Смоленской области. Заехали в один из монастырей, не случайно, но разведав заранее, что там есть люди, с которыми стоит познакомиться, поговорить. Как это обычно сейчас бывает между незнакомыми людьми – а среди православных верующих особенно – чтобы знакомство по-настоящему состоялось, нужно как будто подобрать к нему некий ключ, понять, нащупать, где те может быть совсем простые, но насущные главные ценности, которыми жив и движим человек, которые сообщают ему реальное вдохновение здесь-и-сейчас. И чтобы эти ценности хоть в какой-то степени были для нас общими, чтобы мы могли открыто и искренне разделять их. Иными словами, иметь только общий «символ веры» недостаточно, нужно ещё что-то к нему впридачу.
И вот, в ходе нашей беседы выяснилось, что наши хозяева особенно почитают память одного из новых русских святых, человека с необычной – но для XX века как раз почти что заурядной – судьбой. Это священник Алексий Медведков, по происхождению смолянин, в конце жизни не по своей воле оказавшийся не на родной земле, размётанный вместе с миллионами других русских людей вихрями 1917 года. «Замело тебя снегом, Россия, запуржило седою пургой…». Окончил он жизнь в 1934 году совсем непримечательно, служа в бедном русском приходе на юге Франции, добросовестно окормляя таких же как он русских эмигрантов, трудящихся простыми подёнными рабочими на заводах. Примечательна история его почитания и церковного прославления. Через несколько десятилетий, при переустройстве кладбища, случайно была вскрыта его могила и несколько ближайших. Оказалось, что гробы захороненных рядом с ним истлели, в то время как его останки сохранились. Это дало повод для начала его официального прославления.
Засвидетельствованный факт нетленных останков – традиционный и значимый для христианства, для православия, критерий, чтобы начать почитание усопшего как святого (впрочем, как хорошо известно, не только для христианства). Правда, он не может считаться достаточным. Требуется всегда нечто большее. Не для всех это очевидно, плюс всегда есть определённая человеческая инерция в подобных вещах. Однако в христианстве в те или иные эпохи исторически совершается их некоторая должная переоценка. Опять-таки XX век стал для верующих христиан таким временем переоценки ценностей, часто вынужденной и по-человечески тяжёлой. (Духовно чуткие люди почувствовали это ещё загодя: не случайно Ф.М. Достоевский, рисуя образ своего старца Зосимы, специально ввёл жёсткую коллизию – его неявной неуловимой, но очевидной святости, и явной очевидной же «тленности» его останков после кончины, такой искусительной для традиционно православных.) Гораздо более сильным является критерий того, какой «духовный остаток», какая память остаётся о человеке, какое духовное воздействие он продолжает оказывать на потомков. И тем не менее не стоит отбрасывать и явные свидетельства «традиционных» критериев святости, какие явлены в случае о. Алексия.
Чем особенно тронула нас такая живая память в этом смоленском монастыре об одном из своих местных, «родовых» святых? Конечно, очень важно, что это один из новых святых. Ведь именно недавние наши предки, как непосредственно входящие в наше родовое древо, так и жившие с нашими почившими родными рядом на одной земле, особенно пробуждают нашу память, питают её. Да, конечно, та или иная память о своих соотечественниках, и именно по «малой родине», естественна для всех людей. Но здесь особенно ценно, что это не просто «знаменитые наши» люди, а святые. В языке (не только в словаре) у нас сохранилась ещё поговорка «не стоит село без праведника, а город без святого», однако в сознании, увы, такого уже нет. Мы НЕ понимаем, почему жизненно важно почитать память настоящих святых людей, живших недавно на общей с тобой земле. И что таковые в каком-то смысле не менее «родные» для тебя люди, чем предки по родовому древу.
Другой момент заключается в том, что при всей простоте и традиционности жизни и кончины в судьбе о. Алексия звучат какие-то новые важные мотивы. Да, не случись катастрофы 1917 года, он скорее всего окончил бы свои дни на своей родной русской земле. «Ложимся в неё, и становимся ею. Потому и зовём её просто – своею». Но вот повернулось как-то иначе колесо мировой истории, и простой русский священник обрёл своё последнее пристанище «на» и «в» французской земле. И в этом есть, как мы смутно понимаем, некий провиденциальный смысл. И первые русские эмигранты, которым мучительно больно было – вынужденно – отрывать себя от родной земли, многие из которых до конца своих дней не принимали другого гражданства, считая себя подданными России, – схожим образом обозначили это своё новое положение в мире: «Мы не в изгнании, мы – в послании». Какая-то новая грань правды о русском народе, о русском христианстве, о его всемирном значении приоткрывается здесь, что-то близкое к раскрытию той самой «всемирной отзывчивости», о которой говорил Достоевский.
Но что же дало нам обнаружение почитания о. Алексия Медведкова на его исторической родине? Дело в том, что весьма примечательны обстоятельства его церковного прославления. Он был прославлен в 2004 году вместе, в один день с несколькими другими людьми – теми, кто в свою очередь очень важен и ценен уже для нас: матерью Марией (Скобцовой), священником Димитрием Клепининым, Георгием-Юрием Скобцовым, Ильёй Фондаминским.
Об этой «четверице» требуется отдельный рассказ, который нет возможности приводить здесь. Соединение их всех вместе с о. Алексием видится на первый взгляд несколько случайным (ну разве что все они русские – не по крови, конечно (Илья Фондаминский – этнический еврей), а по культуре, по духу и по призванию). Но вот что примечательно: если хотя бы какие-то останки о. Алексия (ныне ставшие мощами) сохранились, то от м. Марии и её сподвижников по французскому «Православному делу» (в годы Второй мировой войны спасавших преследуемых евреев) не осталось в прямом смысле ни косточки, ни даже горсти праха: все они погибли в нацистских лагерях смерти. И вот, несмотря на все внешние препятствия и невозможность зримо, явственно поддержать, обновить в нас те самые глубинные живые чувства, которые так «дивно близки нам, в них обретает сердце пищу», – мы тем не менее ощущаем живую связь с этими людьми. Через них мы прикасаемся к «вселенской» русскости, которая – есть надежда – возвращает и вернёт к жизни и нашу русскость…
Таким образом, наша встреча, ныне живущих и таких разных, произошла благодаря таким разным – и таким близким и родным нам новым русским святым.
Максим Дементьев
Кифа № 7–8 (275–276), июль–август 2021 года
