«Вопрос языка оказался на сегодняшний день центральным, и для меня лично это открытие» (часть 1)

Интервью с переводчиком богослужения священником Георгием Кочетковым

В этом году Преображенскому братству исполнилось 30 лет. Все эти годы братство говорило о необходимости возрождения самых разных сторон церковной жизни: общинности, катехизации, частого причащения, литургических переводов на русский язык. Почти все эти вещи сегодня, пусть иногда достаточно формально, но всё-таки вошли в церковное сознание. И только возможность богослужения на русском языке до сих пор оспаривается. Как Вы считаете, насколько это критично?

Хороший вопрос и, казалось бы, самый лёгкий. И относится он ко всему, что вы перечислили. Ведь пока не решён вопрос о русском языке, нельзя считать вполне решёнными и проблемы катехизации, общин в церкви, евхаристического возрождения. Они пока только признаны как что-то ценное и полезное, нужное церкви, но ведь ничего же толком не сделано. А почему? Потому что люди даже не знают, как это делать, с чего начать. И нельзя их за это слишком корить, потому что традиция прервана, её нет. Но одна из причин перерыва традиции как раз и кроется в кризисе закона молитвы церкви. А здесь на сегодняшний день главный вопрос – это вопрос языка. Можно всё что угодно делать, но если люди не понимают того, что происходит в церкви, никогда не будет литургического возрождения. Так что вопрос языка оказался на сегодняшний день центральным, и для меня лично это открытие.

Ведь нам всё время внушали, что перевод богослужения – это периферийный вопрос, почти технический, что начинать надо с каких-то других проблем, связанных с иерархией, с выборностью священства и духовников. А вот оказывается, что центральный вопрос – вопрос языка. Люди не могут друг с другом полноценно общаться, пока у них нет платформы для общения и взаимопонимания. А этой платформой должен быть язык! Тогда из взаимопонимания родится взаимная ответственность и начнут решаться все остальные проблемы. Вот в чём дело.

Вы занимаетесь переводами богослужения более 40 лет. Правильно ли мы понимаем, что изначально Вы как катехизатор увидели, что оглашаемые не понимают смысла богослужения, а потом Ваш подход менялся? В своём интервью 2009 года Вы говорили, что переводы богослужебных текстов в первую очередь нужны христианам, уже живущим в церкви.

Я не очень рефлексировал, и так жёстко и строго, как вы в своём вопросе, не формулировал для себя, кому и зачем это прежде всего необходимо. Просто чувствовал, что это нужно в любом случае. Но в каком-то смысле то, что вы говорите, верно. Почему я начал в 1970-е годы именно с переводов чинопоследования Крещения? Потому что к этому времени мне уже стало ясно: невозможно, чтобы люди, которых мы целый год оглашаем, потом приходили на Крещение и ничего не понимали! Я всегда просил их с начала оглашения ходить в храм, они адаптировались к обстановке, и это было хорошо; после крещения они вступали в нормальную регулярную евхаристическую жизнь. Но это не значит, что я мог дать им глубокое понимание происходящего там, ведь всё происходило на непонятном языке. А только понимание даёт ответственность. Взаимопонимание, единение – это сегодня главное. Особенно при нашей постсоветской ситуации, когда люди разъединены, когда даже церковь превратилась в кучу песка. Есть люди, но нет цемента, который бы их соединил, и они все существуют отдельно, как песчинки.

Или объединяются в какой-то свой отдельный «комочек», как это было в Среднеуральском монастыре.

Да, бывает, что люди объединяются «на стороне». А этого не должно быть в церкви. Человек может иметь свои интересы и делать акцент на разных сторонах жизни, но для христианина это никогда не должно становиться главным, центральным.

Так что если вернуться к вашему вопросу, то да, я начинал переводы именно с Таинства Крещения. И это было очень актуально. Но очень быстро, сразу же после рукоположения, я не мог не начать заниматься русификацией других служб – всех, с которыми я сталкивался.

Наверное, в первую очередь это были основные тексты вечерни, утрени, литургии?

Да, конечно, плюс требы. С 1989 года (я стал дьяконом в 1983-м, а пресвитером в 1989-м) я не мог не стараться русифицировать эти службы, иногда просто «с листа». Ведь кто был у меня в храме? Кем были прихожане? Простой народ к этому времени отучился ходить в храм. Были отдельные люди, прекрасные прихожане, которые не проходили никакой катехизации, но прошли «школу» советского времени и сохранили верность. Но это единицы. Единицы! А остальные были людьми, прошедшими катехизацию, молодыми, старыми, разных национальностей, разного положения, разных способностей и т. д. И мы должны были стать единством во Христе. Так что всё возрастающая нужда во взаимопонимании на молитве, конечно, имела принципиальное значение.

Очень многие святые, начиная даже не с ХХ, а с XIX века, писали молитвы по-русски.

Десять лет назад в своём интервью Вы касались проблемы невоспринятости опыта новомучеников, в том числе и в том, что касается языка богослужения. Прошло 10 лет, и порой что-то из этого опыта приводится – по крайней мере в интернет-дискуссиях. А Вам как кажется, сдвигается ли что-то в этой области?

Честно говоря, для меня это пока остаётся вопросом тяжёлым и печальным. Я считаю, что пока мы только на словах почитаем новомучеников, но не следуем их путём. Мы новомучеников не знаем. А они принципиально были против всякой роскоши, всего лишнего в богослужении. И это касалось не только внешних вещей: облачений, устроения молитвенных помещений и т. д. Всё было крайне аскетично и это не случайно, не только по требованию внешних обстоятельств, но и по внутренней потребности. Они поняли, что вся эта «византийщина» (как они часто говорили) совершенно неуместна – просто потому что даже если церковь может себе это позволить, она не может себе позволить не обращать внимания на то, как живут люди – в какой нищете, в каком убожестве… Насколько они унижены в своей обычной, ежедневной жизни. И церковь не может этого не замечать. Поэтому даже если бы советская власть так не гнала духовенство, не уничтожала бы его тотально, даже в этом случае церковь должна была бы менять формы своей жизни и, конечно, свой образ молитвы. А здесь всё-таки принципиально важно, что очень многие святые, начиная даже не с ХХ, а с XIX века, писали молитвы по-русски. Иногда с использованием некоторых привычных церковнославянских выражений, входивших в чинопоследование или молитвенное правило, и это вполне естественно, ведь для них это было частью их жизни, а не какой-то архаикой. Но, больше или меньше употребляя какие-то церковнославянские слова и выражения, они писали всё по-русски. И это даже вопросов не вызывает.

Ну да, все прекрасно помнят и молитву Оптинских старцев, и дневник святого праведного Иоанна Кронштадтского…

И Парфения Киевского, и многих других.

Но в 1920-х и 1930-х годах это естественное развитие ситуации было искажено той проблемой, с которой мы сейчас сталкиваемся рикошетом. Вопрос языка начали, порой совершенно несправедливо, связывать с обновленческим движением. Временами это приводило к тому, что и новомученики здесь различались во мнениях. Вот, например, сщмч. Анатолий Жураковский и о. Спиридон (Кисляков), будучи непоминающими из иосифлян, служили в конце 1920-х годов в Киеве по-русски. И на них несколько других непоминающих написали жалобу архиепископу Димитрию (Любимову), помощнику митрополита Иосифа (Петровых): вот, мол, они своими новшествами при богослужениях сильно напоминают обновленцев, что смущает многих из духовенства и мирян. И владыка Димитрий «…письмами старался успокоить смущённых, а о(тцу) Спиридону послал совет – временно воздержаться от своих новшеств и не выделяться пред другими ничем»¹. То есть его вопрос языка не трогал, а трогало то, что смущаются люди. И хотя по-русски служили и в патриаршей церкви, и непоминающие, а обновленцы как раз наоборот к концу 1920-х стали переводы запрещать, но всё равно разномыслие тут возникло большее, может быть, чем было до революции. И сегодня мы часто пожинаем плоды этих нестроений.

Безусловно! И это наводит на мысли, откуда ветер дует, кто организовывал это гонение на русскоязычное богослужение. Уж точно известные товарищи, гонители церкви. Служение на русском языке с какого-то момента всегда считалось церковным диссидентством, запрещалось и государством, а после войны и многими церковными властями (не всеми, но в целом это был общий тренд) именно потому, что советская власть была не заинтересована в этом. Тоталитарное государство не хочет, чтобы церковь была просвещённой и стояла на уровне современных требований. Сильная церковь ему не нужна. Так что обновленцы не случайно очень быстро принципиально отказались от всякого русского языка. Переводы делали лишь отдельные люди: епископ Антонин (Грановский), о. Феофан (Адаменко)…

Я бы о. Феофана вспомнила скорее как представителя патриаршей церкви. Он же в неё вернулся, принеся покаяние в расколе, но с условием – община будет служить по-русски. И митрополит Сергий согласился, что «допущение русского языка в Богослужении (ввиду бывших при покойном Св. Патриархе примеров) не встречает непреодолимых препятствий».

Но самое главное, что о. Феофана гнали-то за русский язык именно обновленцы. Вот что интересно – что они-то его и выгнали в патриаршую церковь, которая как раз его спокойно приняла с его русскоязычным богослужением. Введенский был категорически против переводов богослужения. Он, конечно, прислушивался к известным товарищам, а ещё он был эстет, понимаете ли. Ведь и сейчас: кто против русского языка? Или невежды, или эстеты, или прислушивающиеся к известным товарищам.

Ну вот, мы оказались в нынешнем времени, и хотелось бы поговорить о нём уже с конструктивной стороны – в частности, о Ваших переводах. Мы знаем, что вместе с Вами над переводами работает целая команда. Каких специалистов Вы привлекаете к работе, бывают ли между вами дискуссии, и если да, то какие и по каким критериям принимается окончательное решение?

Я очень благодарен Духовной академии за то, что она дала мне определённое знание греческого, латинского и славянского языков. Но всё-таки я не филолог. Поэтому для работы над переводами были нужны заинтересованные церковные профессионалы, понимающие, что такое перевод богослужения. Найти их трудно. Можно быть знатоком греческого, но если у человека нет тех качеств, о которых я сейчас говорил, он не сможет участвовать в переводе богослужения. Тем более, что кроме внутренней заинтересованности для этого должен быть ещё и талант. Чтобы перевод был не просто переводом, а молитвой, нужно чувствовать её стилистику. Здесь я, конечно, в первую очередь должен назвать имя академика Аверинцева, который долгое время – слава Тебе, Господи! – был украшением нашего Преображенского братства. Начинали мы с ним говорить на эти темы довольно напряжённо: первое время он не был сторонником перевода богослужения на русский язык. А потом, столкнувшись (в том числе за границей в Вене) с проблемами церковной жизни, он принципиально поменял свою позицию. Сначала он переводил просто как переводчик: это видно, когда мы читаем, скажем, его перевод книги Иова. Замечательный, прекрасный перевод – но не богослужебный. Его можно, конечно, использовать на богослужении, но чувствуется «акцент», которого не было позже, когда Сергей Сергеевич что-то делал уже специально, после того как почувствовал, что такое богослужение на русском языке, участвуя в нём качестве чтеца и алтарника в наших братских храмах. Он никогда не входил ни в какую братскую переводческую группу, но у нас были очень добрые близкие отношения, и когда я сталкивался с трудными местами перевода, он помогал, особенно в нескольких принципиальных, действительно очень трудных местах. И конечно, мы использовали практически все его переводы, не только псалмы. Псалтирь он перевёл гениально, но, к сожалению, не всю. Он переводил и другие важнейшие тексты, в том числе Херувимскую песнь. Мы почти без изменений взяли её в наш последний вариант перевода. И в чине отпевания есть его тексты… Но это всё было ещё на первоначальных этапах. А потом возникла потребность уже не в русификации, пусть даже очень глубокой и серьёзной, но именно в переводе с греческого целиком и полностью.

И вот в начале 2000-х собралась первая переводческая группа. Кто туда входил? Три филолога: классик, русист и славист. Важно, что основным специалистом, филологом-классиком (уж коли переводить с греческого, то в первую очередь, конечно, был нужен именно такой специалист) был талантливый молодой человек, который замечательно трудился. Конечно, здесь был очень нужен ещё и богослов-литургист. В той группе эту роль пришлось взять на себя мне. Сначала, особенно в первые годы нашей деятельности, три молодых брата-филолога делали черновой перевод, иногда довольно неплохой, поэтический, но не молитвенный. Потом мы собирались (такие встречи проходили каждую неделю) и целый день всё обсуждали: каждый текст, каждую молитву, каждую деталь, и так под моим руководством доходили до какого-то конечного варианта, до определённой молитвенной формы. Важным было то, что у самих молодых членов группы был интерес именно к переводу молитвы. Они имели отношение к братству, к оглашению, сами оглашались и понимали, что перевод нужен для жизни церкви и для жизни братства – для всех нас нужен. Так мы вместе работали много лет и сделали шесть томов переводов, используя и мои прежние переводы с церковнославянского. Мы проводили большую литургическую работу по истории богослужения, смотрели все варианты текстов, учитывали труды современных литургистов, в том числе те исследования, которые ещё не опубликованы на русском языке. Но, видимо, выдохлись мои помощники, нас хватило только на шесть томов.

Потом, уже после 2009 года, я понял, что в нашем шеститомнике не хватает большей части Часослова. Тогда я сам вынужден был сесть и переводить эти тексты. Одному, без обсуждения, без возможности посоветоваться, кому-то показать варианты перевода это было трудно. И когда я издал седьмой том православного богослужения, мне казалось, что после этого уже никаких сил у меня не будет, и я должен буду эту работу закончить. Ведь удалось издать 7 томов переводов, были переведены полностью три важнейшие центральные книги православного богослужения: Служебник, Требник и Часослов.

Но вот настало время пандемии, на нас нежданно-негаданно обрушился коронавирус. Мы вынуждены были думать, как молиться уже не в своих обычных обстоятельствах, а на самоизоляции. И тут произошло маленькое чудо: во-первых, мы эту молитву решили транслировать, а во-вторых, переводить всё ещё не переведённые тексты Триоди, Октоиха и Минеи. А время оказалось прекрасным, начиная с Благовещения, Лазаревой субботы, Входа Господня в Иерусалим, каждого дня Страстной…

И тут собралась как бы сама ещё одна переводческая группа. Я мог себе представить, кого я могу пригласить помочь с переводами, но специально никого не собирал и совершенно не знал, какой из этого выйдет толк. И вдруг горячо, замечательно, живо откликнулись несколько человек. Центральная фигура в этой группе – наш брат Пётр Озерский, молодой человек, филолог-классик, профессионал, размышляющий о богослужении, интересующийся им и готовившийся не один год, как выяснилось, к переводам. Зоя Михайловна Дашевская, декан богословского факультета СФИ, литургист, оказалась готова брать на себя ту большую литургическую работу, которую мы проводили с прежней группой. Потом к ним присоединились регент Светлана Чукавина (она смотрит, хорошо ли перевод идёт на гласовых распевах) и Иоанна-Яна Пантуева – филолог-русист. Все они переводить тексты самостоятельно ещё не могут, молитвенного перевода пока ещё не получается, и переводить приходится всё равно мне, хотя материал они дают прекрасный, отработанный и продуманный. Кроме того, они очень быстро возрастают и подчас уже дают свои варианты именно переводов, а не просто подстрочника.

Мы каждую неделю готовим песнопения очередной службы. Это напряжённая, сложная работа. Сначала члены группы дают мне материал, потом я возвращаю им свой первый вариант перевода. Дальше идёт вторая итерация: они пишут, с чем согласны, с чем не согласны, все четверо суммируют свои замечания; потом я перерабатываю этот материал второй раз уже с учётом их реакции. Потом идёт третья итерация, потому что со многим из того, что они предлагают, я не соглашаюсь и даю им свои варианты, а они могут согласиться или не согласиться со мной. У нас полная свобода, никакого жёсткого иерархического начала в этих отношениях нет. Да, я старший в группе, моё слово последнее, но всё равно я даю всем членам группы полную свободу высказывания, выражения своего мнения. Это очень плодотворно, это очень важно!

По большей части переводов мы, конечно, находим общий язык, но каждую неделю есть какие-то моменты, где мы не сходимся, не можем согласиться друг с другом, и тогда начинается четвёртая итерация, а иногда и пятая. Приходится иногда идти на какие-то компромиссы, на те или иные временные решения. Проходит время, накапливается опыт, и тогда мы принимаем решение уже окончательное. Не всегда можно найти за неделю ответы на все вопросы, но это и понятно, в конце концов.

Когда я принимаю решение, я смотрю и на бывшие прежде в истории переводы, в том числе на ещё дореволюционный, очень хороший, очень осмысленный, очень культурный перевод Николая Чеславовича Зайончковского (Нахимова)². К сожалению, он сделал лишь какую-то часть, но в неё входит большой объём подвижной части богослужения, которой мы сейчас прежде всего и занимаемся. Так мы дополняем ту многолетнюю работу, о которой я рассказал, и сегодня можно совершать полноценное богослужение на русском языке в течение всего года. В дополнении нуждается лишь праздничная Минея, не ежедневная, конечно, не службы всем святым, но те праздники, которые наиболее актуальны в нашей церковной практике.

Вот так мы и работаем. Группа сложилась мгновенно, сразу. То же произошло и с возможностью совершать богослужение в нашей домашней часовне и транслировать его на 40 стран мира.

Беседовали Александра Колымагина, Анастасия Наконечная

• 

• 

• 

• 

• 

• 

Фото из архива Преображенского братства

---

Из комментариев участников богослужений на Youtube-канале «Православное богослужение на русском языке» и под трансляциями в соцсетях

* * *

Благодарю! Читаем некоторые изменяемые части утрени на русском, в частности тропари канона, вдохновляемся вашими стараниями. Нет ли возможности выкладывать изменяемые части на русском заранее, чтобы брать на использование в службе?

* * *

Спасибо, вы замечательные, молитва на русском языке это раскрытие смысла) из Словении

* * *

Как красиво звучат на русском языке молитвы и песнопения! А ещё можно самим петь, видя понятный и такой глубокий текст стихир, тропарей и прокимнов. Спасибо!

* * *

Слава Богу за возможность совместной молитвы! Понятно и вдохновенно даже для наших родителей, которые никогда раньше не имели такого опыта молитвы. Сердечно благодарим о. Георгия и братьев и сестёр.

* * *

Добрый вечер из Твери!

* * *

Добрый вечер из Хельсинки!

* * *

Из Тулы всем привет!

* * *

Добрый вечер из Нью-Йорка! *** С вами Воронеж

* * *

Добрый вечер из Серпухова.

* * *

Добрый вечер, с поклоном из Пскова!

* * *

Доброе утро! Поклон из Гродно.

* * *

Доброго дня из Красноярска!

* * *

Нижний Новгород приветствует братьев и сестёр!

* * *

Доброе утро из Греции!!!!!

* * *

Дорогой Отец Георгий! Благодарю за возможность быть на Вашем служении. Великолепные, глубокие проповеди. Желаю Вам всего самого доброго, ждём в гости. Яна, г. Белград.

* * *

Благодарим тебя, Господи, за удивительную возможность вот так молиться во всех уголках земли, но ВМЕСТЕ.

————

¹ ЦА ФСБ РФ. Дело «Всесоюзной организации ИПЦ». Т. 11. Л. 336.

² Николай Чеславович Зайончковский (1859-1920) происходил из дворян Смоленской губернии. Филолог (выпускник историко-филологического факультета Московского университета), переводчик богослужебных текстов. В 1915-1916 гг. – товарищ обер-прокурора Синода. Издавался под псевдонимом Николай Нахимов (возможно, в связи с тем, что его мать была племянницей адмирала П.С. Нахимова).

Кифа № 9 (265), сентябрь 2020 года