Из беседы основателей и руководителей скопинского Молодёжного театра «Предел» Владимиром и Ириной Дель с членами Преображенского братства
Сергей Захаров: Мы, православные братчики из разных городов, размышляем о сложном прошлом нашей страны в XX веке, о том, как нам возрождать подлинные традиции в обществе и церкви. Мы узнали о том, что в Скопине есть ваш замечательный театр, в котором вы с подростками затрагиваете в своих постановках и эти сложные темы. И решили познакомиться с вами.
Ирина Дель: Рассказывая о нашем театре, начну с названия. «Предел» – это очень ёмкое русское слово. Это планка напряжения сил ради достижения цели, но одновременно это и пространственная или временная граница (все мы помним выражение «вернуться в родные пределы»). По словарю Ожегова предел – это родина. Наша родина здесь. Тут всегда, с дореволюционных времён, был театр, у него давние традиции. История же нашей труппы началась со спектакля «Моцарт и Сальери» из «Маленьких трагедий» Пушкина. Мой муж Владимир поставил этот спектакль вместе с нашим маленьким сыном. Когда мы во Пскове показали эту версию, пушкинисты были удивлены и обрадованы: «Как же это хорошо, что вы додумались: гения Моцарта должен играть ребёнок!» Потому что душа Моцарта – душа ребёнка. Очень обострённо воспринималось то, что ребёнку завидуют, что его убивают, травят. В Институте мировой литературы вышла книга, где целый раздел посвящён этому спектаклю.
С тех пор прошло почти двадцать лет. У нас есть уникальные актёры. Есть детская группа. Есть подростки. Единственная проблема – город маленький. Мы растим актёров с детского возраста, а после 11 класса они все уезжают учиться и редко возвращаются в Скопин. Они заканчивают вузы и остаются либо в Рязани, либо в Москве. Девушки выходят замуж, юноши находят работу. Поэтому мы каждый год начинаем как бы с нуля. У нас нет времени стареть, потому что мы часто набираем новых детей. Есть и группы профессиональных актёров, которые с нами сотрудничают. К нам часто приезжает Михаил Сиворин из московского МХАТа, мы работаем вместе. И он очень гордится этими спектаклями, например, «Старосветскими помещиками» по Гоголю, моноспектаклем, который с ним сделал Владимир.
Есть у нас и особенный спектакль, история которого ещё длиннее. Когда мы поженились в 1981 году, мы пошли в посёлок, где Володя родился. Там рядом есть село Секирино. Он мне предложил: «Давай туда сходим, там такие старинные наряды есть у бабушек!» А село это – уникальное. Крестьяне в нём были свободными, они не были крепостными. Богатое село, мужья-шахтёры, шахты с XVI века… Поэтому у них были драгоценные старинные рубахи, которые мамы и бабушки ткали и прятали в сундуках. Некоторые детали этих костюмов знамениты, больше их нигде нет. Например, секиринские палеты – это целая традиция. Палеты менялись два раза в день во время свадьбы. Невеста меняла наряды каждый день по нескольку раз, можете себе это представить?
Первый наряд мы купили тогда, в 1981 году. То есть уже больше сорока лет, как мы начали заниматься изучением традиции старинных семейных обрядов, которая основана на ношении на все случаи жизни невообразимо красивой крестьянской одежды. И нам удалось собрать практически всю коллекцию – более 40 нарядов одной женщины, с рождения и, как бабушки говорили, «до смертного узла», который хранился в сундуке и в который обряжали в последний путь.
Как-то к нам на фестиваль приехали из Москвы искусствовед Алексей Петрович Шульпин и театровед Борис Борисович Цекиновский. Мы показывали спектакль по Чехову, а в свободное время Владимир сказал им: «Мы собрали коллекцию старинных скопинских нарядов». Я нарядила девочек, он вывел их и начал рассказывать: это вот наряд на первый день свадьбы, а этот к венцу; по традиции нельзя надевать белый наряд, как это сейчас делают невесты. Он всё это так рассказывал, что они сказали: «Из этого надо сделать спектакль». И несмотря на наши сомнения – как возможно сделать спектакль по нарядам, ведь нужно драматическое действие? – они нас убедили. Со временем, буквально через год, мы этот спектакль сделали. Потом был фестиваль «Золотой витязь», где мы его показали. Для нас это было незабываемое время. Собралось очень много людей. Митрополит Смоленский Кирилл (он тогда ещё не был патриархом) сидел в первом ряду. Я помню, когда я вынесла смертный узел – «ой, да вы мои, да сродники» – мне его подают, мы показываем сермяжку, рубаху строчёную, и краем глаза я смотрю, митрополит Кирилл сидит и у него слёзы градом текут. Мы играли этот спектакль долго-долго. И до сих пор играем. И туристы, и наши дети скопинские смотрят этот спектакль.
Владимир Дель: Я иногда думаю, почему случилось так, что мы вернулись в родной с детства город, а не остались в Липецке, не переехали в Москву? Мне кажется, что ради этого. Думаю, нас Бог сподобил на это главное дело в жизни. Эти наряды воспринимались тогда на уровне просто старого тряпья и ни во что не ставились: «Ой, они в панёвах ходят!» Ходить в панёвах – это было чуть ли не позором. А сейчас, когда мы собрали эту большую коллекцию нарядов и показываем спектакль зрителям, мы вкладываем в это действо простую и очень важную мысль: «Смотрите, сколько достоинства в нашей скопинской земле, смотрите, как велик наш народ. Смотрите, как прекрасна наша земля. Смотрите, сколько красоты Божьей заключено в каждой нашей деревне, в каждом нашем человеке».
Ирина Дель: Ведь как закладывалась эта традиция? Девочка рождалась, и в первые годы жизни уже сидела рядом с матерью, с бабушкой. И прялки стояли. Этой девочке к пяти годам уже должны были к венчанию узел приготовить. Мы всё это в спектакле рассказываем, иногда даже интерактивно: девицу какую-нибудь из зрительного зала берём, начинаем её в венчальный старинный наряд наряжать и оплакивать, как девушки-подружки. Иногда после спектакля мальчик-третьеклассник поднимает руку: «Скажите, пожалуйста, можно вопрос? А в каком классе надо готовить смертный узел?»
Владимир Дель: Это хороший вопрос, когда смертный узел приготовить. Потому что как только задумался, что жизнь не вечная, так и жить начинаешь осторожнее, более внимательно и бережно относишься к другим людям. Нужно сказать, что мы занимаемся не только постановками, но и стремимся участвовать в жизни города, изменять пространство окружающей среды не только духовно, но и физически. В начале 2000-х у нас появилось своё театральное помещение, очень красивое и уютное. А из окон была видна свалка, там был щебень, битый кирпич, мусор, чего только не было. Смотреть на это было страшно. И мы решили от этого щебня избавиться, собрали людей, вывозили его на тележках, потом привозили землю, копали ямы, посадили вишни. Так и появился чудесный театральный сад. Прямо по Чехову. Весной зацветёт, люди любоваться ходят, фотографируются. Это, с одной стороны, огромная радость. С другой стороны, подходит осень, зреют вишни, и горожане идут с корзинами и вёдрами, с семьями, с мужьями и детьми вишню собирать. Казалось бы, здесь надо улыбнуться, вот, мол, как хорошо – горожане за вишней идут. Но они, чтобы вишенку сорвать, ветви ломают, деревья погибают.
Ирина Дель: Мы говорим им и участковых просим им сказать: «Вы поймите, нам не жалко. Лесенка есть, возьмите». Деревья молодые ещё. Четыре или пять деревьев сломали. Мы перевязывали их, глиной мазали. Жалко, они же живые.
Владимир Дель: К сожалению, это обычная бытовая история. С одной стороны, идиллия, с другой стороны, ещё и вот так.
Познакомились мать с отцом. У него своя семья потеряна, его жена умерла. И у неё муж убит. Это же какая-то страшная библейская история про переселение людей.
Мария Цыбульская: Мы тоже думаем о том, как обустроить нашу сегодняшнюю жизнь, разобравшись с теми катастрофическими, трагическими вещами, которые предшествовали нашим временам. Ради этого был собран Форум национального покаяния и возрождения. И, конечно, то, что вы делаете, как раз в этом русле – русле возрождения. Вы стремитесь к тому, чтобы люди через приобщение к серьёзным проблемам, поднимаемым в культуре, ощутили себя людьми. А то варварство, о котором вы говорите в связи с вишнёвым садом, свидетельствует о том, что здесь поле ещё непаханое. Что, на ваш взгляд, возможно здесь сделать средствами театра, средствами искусства? Как можно повлиять на тех людей, которые ещё заражены этим подходом – «всё вокруг колхозное, все вокруг то ли моё, то ли ничьё» и считают, что имеют право сделать что-то плохое и им за это ничего не будет? На что мы можем надеяться?
Владимир Дель: Когда мы берём ту или иную пьесу, мы не ставим перед собой задачу сегодня же изменить мир. Мы предлагаем зрителю разговор, который волнует нас. Например, в какой-то момент мне совершенно необходимо было выговориться об истории своей семьи, о моих родителях. И эта тема оказалась связана с тем, о чём и вы говорите, – с покаянием. Мой отец, немец по национальности, был депортирован из Поволжья в 1941 году, ему было 33 года. У него там была семья, жена и дочь. В конце августа Сталин издал указ о депортации немцев Поволжья. Всю семью погрузили в вагон и повезли. Жена его, Марта, умерла в дороге. Они приехали в Казахстан, а из Казахстана его призвали в трудовую армию. Его дочь Эльза осталась в Казахстане с роднёй, а он приехал сюда, в Скопин. Здесь был концлагерь. Он работал на шахте. А моя мать всю жизнь жила здесь, в деревне Кочугурки. В мае 1941 года забрали в армию её мужа Алексея. А в июне началась война. 22 июня было воскресным днём. Она пришла в город на рынок, смотрит, в 4–5 утра все забегали. Она спрашивает: «Вы, девки, чего бегаете?» – «Ты чего, девка, не знаешь? Война началась». А у неё на руках годовалая дочь Тамара. И пошла она обратно в Кочугурки, двадцать пять километров пешком – так они ходили на рынок. А когда шла, почуяла смертную беду, муж сейчас в армии, а значит, будет на войне. Она рассказывала мне: «Я упала и как курица без головы на дороге в пыли, в песке валялась, крутилась и орала». В августе мужа убили. Пришла похоронка – пропал без вести. Вот она и осталась одна. Говорит, звёзды через крышу было видно, так они жили. Стала ходить в посёлок из своей деревни, и она, и другие крестьяне ссыльным немцам1 молоко носили, продавали. То картошкой подкармливали, то яичек давали. Познакомились мать с отцом. У него своя семья потеряна, его жена умерла. И у неё муж убит. Это же какая-то страшная библейская история про переселение людей. Про то, что человек как пыль какая-то. В 1949 году они зарегистрировали брак. Выкопали землянку в лесу. Вы подумайте, что это! Это же не собственное моё литературное сочинение. Мать как-то привела меня в лес и сказала: «Вот в этой яме мы тут и жили». Сейчас она заросла уже, я ходил, искал, но не нашёл. Двое детей родилось в этой землянке, Эльвира и Витя. Эльвира сейчас на Украине, знаете, что там происходит, а Витя на Украине умер. И Тамара умерла тоже на Украине. С Эльзой мы сейчас переписываемся. Эльза из Казахстана уехала в Германию. Сейчас ей 82 года, у неё почти 35 внуков и правнуков. Они лютеране, очень верят в Бога. Всё своё свободное время проводят в церкви. Эльза своих детей ещё в Казахстане в советское время воспитала в вере. Она жила с родителями своей умершей по дороге в ссылку матери, а они были очень верующими. И вот в советские годы там в Казахстане они непрерывно обращались к Богу, молились, и она сохранила это на всю жизнь и привила своим детям.
Так вот, я ставлю этот спектакль не для того, чтобы кого-то изменить. Просто это мой долг и единственная возможность рассказать о людях, которых я помню и люблю, о том, как светло и радостно, мучительно и больно жить на земле и как важно оставить после себя добрую память.
Фото с сайта https://golovinairina.wordpress.com
————
1 Имеются в виду почти двести лет жившие в России немцы, в первую очередь те, кто ещё со времен Екатерины Великой населял Поволжье (в августе 1941 года все они, около 450 тысяч человек, были тотально депортированы в дальние районы Сибири, Казахстана и Средней Азии). В последующие месяцы депортация коснулась почти всего немецкого населения, проживающего на территории Европейской России и Закавказья. Всего в годы войны было депортировано около 950 тысяч русских немцев.
