Из лекции Феликса Вельевича Разумовского, прошедшей в рамках майской сессии Русского университета
Разговор на тему о русском пространстве я начну с цитаты. В знаменитой повести Андрея Платонова «Котлован» есть такая фраза: «Елисей изредка останавливался на месте и оглядывал пространство сонными, опустевшими глазами, будто вспоминая забытое или ища укромной доли для угрюмого покоя. Но родина была ему безвестной, и он опускал вниз затихшие глаза»1. Я должен напомнить: Елисей – это крестьянин, он оглядывает то пространство, в котором он родился и вырос, в котором жил и которое, очевидно, привык «оглядывать». Оно, это пространство, было для него значительным, говорящим пространством… Но теперь он понимает, что его диалог с пространством закончился.
Далеко не все писатели, даже большие писатели русской классической поры XIX или начала XX века имели дар восприятия русского пространства. У Платонова же было глубокое и абсолютно точное пространствопонимание. И то, что он пишет, в частности, в «Котловане» – на самом деле есть приговор исторической России: «Но родина была ему безвестна».
Я думаю, в положении Елисея мы с вами все сегодня находимся. При этом обсуждаем вопросы идентичности, «национального строительства», вопросы русской жизни… Обсуждаем что угодно… И оглядываем пространство «сонными опустевшими глазами». То есть не имея возможности черпать основную информацию из того источника, из которого русский человек её черпал столетиями. Это выглядит довольно нелепо. К тому же эта нелепость, этот «интеллектуальный столбняк» постоянно нарастает. Современные проповедники урбанизма этим прекрасно пользуются. Их идеи гигантских мегаполисов-вавилонов торжествуют.
* * *
В вопросе о значении пространства в русской жизни самое главное – это наше фундаментальное понятие «Русская земля». Но надо иметь в виду, человек почти никогда не говорит прямо о самом главном. Он этим живёт. Это то, что принято называть «обиходной культурой». Никто, так сказать, не задумывается, что делать, когда у него родится ребёнок, когда придёт время свадьбы… Или в его семье кто-то покинул земной мир. Об этом не говорят (почти не говорят). Тут действует традиция, та самая обиходная культура. То же самое с образом Русской земли, с утра до вечера об этом не говорят, просто потому, что это внутри каждого человека. Это основа его мирочувствия. А если всё же начинают говорить, то в случаях чрезвычайных, катастрофических.
…Конец 1238 года, может быть, немного позднее. По русской равнине катится вал монгольского нашествия. Идут воины Батыя. За этим кровавым валом остаются горы трупов, сожжённые города и разорённые храмы. Описывая эту катастрофу, неизвестный автор создаёт поразительное произведение – «Слово о погибели земли русской». Он не говорит о политических издержках, об ужасных экономических, социальных последствиях. Он говорит о главном – о Русской земле. И только из этого сочинения мы до конца узнаём о том главном, той основе, на которой созидается русская жизнь. И о том, что объединяет этих людей, наших предков: «О, светло светлая и красно украшенная земля Русская! Многими красотами дивишь ты: озёрами многими дивишь ты, реками, источниками местночтимыми, горами крутыми, холмами высокими, дубравами чистыми…» Что и говорить, для автора этого текста родина не «безвестна». Она «безвестна» сегодня нам, и потому мы сегодня находимся в совершенно иной культурной и ментальной ситуации. Мы в сущности лишились своего русского Дома. Ни больше, ни меньше.
Можно попытаться разобраться в предыстории. В том, когда понятие «Русская земля» начало складываться, когда вошло в культурный обиход, заняло важнейшее место в пантеоне русской культуры. Очевидно, эта тема укоренена в дохристианских временах, в религии Матери Сырой Земли. А одно из первых задокументированных событий – это 1112 год. За два года до своей кончины монах Печерского монастыря Нестор завершил историческое повествование, летопись. Это сочинение не было первым фактически, но того, что было написано прежде Нестора, мы не помним. Именно его летопись вошла в число основополагающих русских культурных текстов. Даже её полное название имеет для нас теперь особое значение: «Се повесть временных лет, откуда есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуда Русская земля стала есть».
Надо признаться, что мы давно привыкли к другой истории. К «Истории государства Российского» – так назвал своё сочинение Карамзин. Потом историки займутся социальными и политическими вопросами. Во второй половине ХIX – ХХ веке придёт черёд классовой борьбы, и так далее, и так далее… Жизнь многогранна, можно освещать то одну, то другую грань. И только первый наш летописец, касаясь самых разных сторон жизни, написал историю Русской земли. И тем самым обозначил вербально и одновременно укрепил в русской истории, русском мирочувствии примат пространства.
Жизнь социума можно формировать по-разному. Один из принципов использовали европейские народы, это путь Западной Европы, где нации формировались на этнической, родовой, национальной основе. А русская история показала, что можно действовать иначе и объединять людей пространством, образом Земли. Философ Николай Бердяев это точно заметил, указав на то, что у нас нет и никогда не было «мистики крови», это нам чуждо. Нас воодушевляет «мистика земли» – русские дали, русские поля, реки, небо… Позднейшие попытки возбудить национальные чувства, используя «мистику крови», выглядят, мягко говоря, нелепо. Бездарно. Родовое и этническое нас не волнует и не должно волновать. Иначе нам придётся переписать свою собственную историю.
Наши предки не назвали свою землю «Славянской» или «Киевской». Не так ли? Тем самым они не захотели подчёркивать ни какое-то определённое этническое начало, ни название главного города. Это было очень мудрое решение. Очень! Понятие Русская земля позволило объединить жителей разных городов и представителей разных этносов. (Как известно, на Восточно-европейской равнине жили не только славяне.) К тому же славяне сюда именно пришли, с запада. И помимо Киева тут было множество других городов.
Русская земля объединила всех. Это принципиально важно. В данном случае мы имеем дело с русской идеей! Эта идея – русская, и этим всё сказано. Ведь только мы, русские, именуем себя именем прилагательным. Русские! Какие? – это прилагательное. Представители других народов называются по-русски именами существительными. Кто? Немец. Француз. И так далее. Язык наш сам напоминает о том, о чём мы успели забыть. Слово «русские» говорит о нашей принадлежности к чему-то очень важному, сущему. И это не что иное как Русская земля.
Об этом нельзя забывать, оглядываясь и общаясь с нашими западными соседями. Нельзя не учитывать принципиальное отличие русской цивилизации. Поэтому всё, что было привнесено в национальную сферу в XX веке, – это совершенно чудовищно. И разрушительно. Это было одним из важнейших средств взламывания русского культурного кода.
Многое, слишком многое в судьбе России определяется её огромностью. И всю русскую историю можно представить себе как 1000-летнее испытание этим гигантским пространством… Оно возникло и сформировалось, конечно же, неслучайно. Это наш дар. Лучше всего русский человек умеет осваивать пространство. Он ещё в XVII веке без всяких административных государственных ухищрений более позднего времени дошёл до крайней точки Евразии – мыса Дежнёва. А потом и ещё дальше – до Аляски и форта Росс в Калифорнии. Сегодня в это трудно поверить. Ибо в ХХI веке мы окончательно забросили свою Землю. «На наших глазах по попущению Божию размывается и уничтожается наша страна», – говорил перед смертью старец Кирилл (Павлов).
В русском городе всегда были огороды. Вяземский, пушкинский современник, описывает Москву:
Здесь чудо – барские палаты
С гербом, где вписан знатный род;
Вблизи на курьих ножках хаты
И с огурцами огород.
И это Москва середины XIX века!
* * *
…В одном из «Двенадцати писем из деревни» Александра Энгельгардта, смоленского помещика XIX века, профессора химии, рассказывается об артелях граборов. Это была удивительная крестьянская профессия. Артели были разные: одни что-то рубят, другие роют колодцы, а граборы делают луга. Нам-то кажется, что луг – он был всегда, и тысячу, и две тысячи лет назад. Я тоже так считал. Но на самом деле это не так. Луг – это одна из форм освоения русского ландшафта. Для того, чтобы устроить луг, надо в пойме реки срезать все кочки, выкорчевать все кусты, подровнять опушку и несколько раз всё это выкосить. Причём сначала взойдёт бурьян, и только чуть ли не через десять укосов образуется устойчивое травяное сообщество, которое и есть русский луг. И Энгельгардт рассказывает, как он был поражён беседой с артельщиком-грабором. Тот ему объясняет, что в нескольких местах на лугу оставил одиночные деревья. Дубок оставил, сейчас он, может быть, и не ахти какой, но из него посреди этого открытого пространства раскидистый дуб вырастет – и это очень красиво. Вы можете вспомнить и известную картину – шишкинскую «Рожь» с соснами, растущими среди поля. Их же не выдернули, не спилили. Для чего? – для красоты. Но это не красота эпохи Просвещения, это совершенно другая красота. Всё это – «Во поле берёзонька стояла», дорога, дальний лес – это, как говорил один из отцов церкви, «великая дивная книга Божия». Величайшее свидетельство о Творце.
Был в России человек, который сделал удивительный эксперимент: а можно ли этот язык пространственных образов изложить средствами западноевропейской возрожденческой пейзажной живописи? Этот человек – Исаак Ильич Левитан. Он написал несколько гениальных «говорящих» картин. Его друг, Михаил Васильевич Нестеров, назвал их «историческим пейзажем». Но я бы всё-таки назвал их пейзажем духовным, потому что в левитановской «Владимирке» или «Над вечным покоем» есть что-то онтологически очень важное, ёмкое. И, главное, доходчивое для тех людей, которые сохраняют хотя бы остатки русского пространствопонимания. Или «пейзажного мышления», как называл эту культурную традицию Дмитрий Сергеевич Лихачёв…
И последнее: границы Русской земли не совпадают с политическими границами, с тем, что называется государственной территорией. Главным городом Русской земли всегда был, как это зафиксировано во всех духовных песнях, Иерусалим, главной рекой – Иордан, а главной горой, или, как говорили наши предки, «всем горам мати», – Фавор. И это вовсе не потому, что мы претендуем на Палестину или Израиль. Русская земля – это понятие не политическое, а духовное, христианское. И именно на нём сформировалась в веках душа нашего народа.
Вы можете вспомнить известную картину – шишкинскую «Рожь» с соснами, растущими среди поля. Их же не выдернули, не спилили. Для чего? – для красоты. Но это не красота эпохи Просвещения, это совершенно другая красота. Всё это – «Во поле берёзонька стояла», дорога, дальний лес – это, как говорил один из отцов церкви, «великая дивная книга Божия». Величайшее свидетельство о Творце.
Из дискуссии
У нас сейчас городское население. Мы можем что-то сделать с этим городом? Или мы, наши внуки и дети вынуждены погибать в планиметрии?
Не будем забывать, мы живём в раскрестьяненной стране. О крестьянстве (а это как-никак основа русской цивилизации) мы имеем самые превратные представления. Потому что крестьянство – это не только про то, как пахать землю. Это про жизнь. И культуру, конечно. Великую крестьянскую (христианскую!) культуру. А специфически городской культуры у нас, кстати, не было (так считал академик Панченко). И значит русский город – это всегда «большая деревня». Впрочем, о русском городе у нас тоже – самые превратные представления.
В «Городе Градове» у Платонова есть буквально один абзац: «Въедешь в город незаметно: всё будут поля, потом пойдут хаты, сделанные из глины, соломы и плетня, потом предстанут храмы и уже впоследствии откроется площадь. Посреди площади стоит собор, а против него двухэтажный дом.
– А где же город? – спросит приезжий человек.
– А вот он, город, и есть! – ответит ему возчик и укажет на тот же двухэтажный дом».
То есть вот это пространство, где заборы, сады, деревянные домики, – это и есть русский город. Это не узкие средневековые улицы, где фасад костёла можно воспринимать только задрав голову. Есть такое русское слово – прозор. В русском градостроительстве главное – это красивый вид. На церковь и особенно на заречные дали… Левитан абсолютно точно понял эту символику русского пейзажа, где самое главное – вдали. Надо смотреть вдаль. Русский город – это явление, совершенно не имеющее ничего общего с западноевропейским градостроительством. Например, в русском городе всегда были огороды. Вяземский, пушкинский современник, описывает Москву:
Здесь чудо – барские палаты
С гербом, где вписан знатный род;
Вблизи на курьих ножках хаты
И с огурцами огород.
И это Москва середины XIX века! Но самое главное, что в центре Москвы, с бровки Кремля, открывался вид на окружающие поля…
Совместимо ли всё это с современной цивилизацией, с современной инфраструктурой? – вопрос несложный. Как говорится, было бы желание… Как известно, Америка – одноэтажная страна. «Человейники» стоят только в Китае. Но там совершенно другая ситуация. Их – полтора миллиарда, земли, пригодной для жизни, крайне мало, там деваться некуда. И потом, это китайцы, им скажешь: «вот здесь», и всё, они будут здесь. Русскому человеку скажешь – «здесь», и первый ответ: «А не пошёл бы ты?»… А вторым ответом будет тихий протест – пьянство, он просто сопьётся и всё. Русский город – это Суздаль. Можно сегодня приехать туда, посмотреть на русский город…
Когда мы говорим о пространстве, мы в каком-то смысле опираемся на то, как всё это выражает язык. Мы помним, что одним из синонимов пространства для русского человека всегда была воля. Это не просто широта горизонта, это не просто большие расстояния, просторы, это всегда свобода, и в этом смысле русский человек так и мыслил. Даже когда мы говорим об оборотной стороне, то такая вполне положительная в русском языке категория как «уют» – это то, что невозможно создать искусственно, это органическое, живое и в этом смысле свободное пространство. Но сегодня, оглядываясь, мы видим лишь руины. В том числе и руины человека. Возможно, это связано прежде всего с советским экспериментом, но нынешний человек свободы боится, воли избегает.
Воссоздать пространство невозможно, если у человека нет такой потребности, если сам человек скорее прячется в угол, нежели готов в это пространство выходить, потому что оно его пугает, как пугает свобода. И как нам быть с этим страхом сейчас?
Я согласен с тезисом, что человек должен захотеть такого, русского, пространства. Но он поставлен сегодня в такую ситуацию, что вообще не знает, как хотеть и чего хотеть. Потому что вне церковной ограды он встречает жизнь, не имеющую отношения не то что к христианской цивилизации, а вообще уже мало к чему из человеческого, – расчеловеченную жизнь.
Что сейчас говорят о русскости? О традиционных ценностях сейчас говорят с утра до вечера, но то, что мама – это женщина, а папа – это мужчина, а вода мокрая, а сахар сладкий, к русским традиционным ценностям ну никак не принадлежит. К русским традиционным ценностям имеет отношение то, о чём мы сегодня начали говорить. Но кто же об этом сегодня говорит? Об этом никто ничего не знает.
Почему мы, горожане, кто-то в четвёртом, пятом поколении, всё равно те же картины Левитана воспринимаем как изображение родного, а то, что видим из окна, – нет? Может быть, всё-таки осталась какая-то неубиваемая часть внутри нас, пусть в виде кусочка, как наследство от наших крестьянских предков?
Деление на «город и деревню» в двадцатом веке при большевиках было главной темой: «деревня должна догнать город, они должны как-то слиться» и так далее. Классовый подход. Но раньше этого деления не было, это надуманная проблема. И если человек – горожанин во многих поколениях, это не значит, что его предки, его бабушки и дедушки были отрезаны от Русской земли и русского пейзажа. Русский город – это квинтэссенция, кульминация русского пейзажа и Русской земли. Он перестал таким быть сравнительно недавно.
Хочу пояснить, чтоб было понятно, о чём разговор. Вот западный город: идёт поле, дальше крепостная стена, за крепостной стеной очень плотная средневековая застройка. То есть в Западной Европе город и окружающее пространство противостоят и социально, и культурно, и пространственно. В городе – магдебургское право, а за городской стеной может начаться огораживание, и вообще там пауперизм, и человеку совсем плохо. А в России: «Москва – царство, а деревня – рай», всё наоборот. В России «въезжаешь в город незаметно», и это абсолютно точно. Сельское и городское пространство в России взаимопроникают друг в друга, никакого пространственного, культурного и социального разделения нет.
Что касается неотчуждаемой части русского сознания (академик Панченко называл это «культурной топикой»), то если бы её не было, тогда вообще не о чем было бы говорить. Не будь этого, мы бы не собирались, у нас бы не появлялись вопросы, мы бы сидели в человейниках и смотрели бы на экраны компьютеров…
————
1 Чуть более развернуто эта цитата звучит так: «Полуголый стоял без всякого впечатления и ничего не ответил. Не замечая подорожных камней и остужающего ветра зари, он пошел с мужиком брать гробы. За ними отправился Чиклин, наблюдая спину Елисея, покрытую целой почвой нечистот и уже обрастающую защитной шерстью. Елисей изредка останавливался на месте и оглядывал пространство сонными, опустевшими глазами, будто вспоминая забытое или ища укромной доли для угрюмого покоя. Но родина ему была безвестной, и он опускал вниз затихшие глаза.
Гробы стояли длинной чередой на сухой высоте над краем котлована. Мужик, прибежавший прежде в барак, был рад, что гробы нашлись и что Елисей явился; он уже управился пробурить в гробовых изголовьях и подножьях отверстия и связать гробы в общую супрягу. Взявши конец веревки с переднего гроба на плечо, Елисей упёрся и поволок, как бурлак, эти тесовые предметы по сухому морю житейскому. Чиклин и вся артель стояли без препятствий Елисею и смотрели на след, который межевали пустые гробы по земле.
– Дядя, это буржуи были? – заинтересовалась девочка, державшаяся за Чиклина.
– Нет, дочка, – ответил Чиклин. – Они живут в соломенных избушках, сеют хлеб и едят с нами пополам».
Кифа № 6 (274), июнь 2021 года
