Мы продолжаем публикацию фрагментов «Русских бесед» – встреч, проходящих в разных составах и в связи с разными темами в течение последних пяти лет
Священник Георгий Кочетков: Наша сегодняшняя беседа посвящена теме «Отношение русских к церкви и церкви к русским». Когда я начал готовить сообщение на эту тему, то сразу понял, что это море, океан. Его не вычерпать ни за раз, ни за два. И я на это претендовать ни в коей мере не буду. Прошу это сразу учесть. Не взыщите строго! Я только поделюсь беглыми соображениями и каким-то опытом. И прежде всего тем, что я понял: говорить об отношении русского народа к церкви в современности невозможно, не обращаясь к истории, в том числе и к тому, какие проблемы и напряжения возникали в течение веков в этой сфере. Не всегда церковь являла себя лучшим образом в историческом времени. Иногда мы встречаем высочайшие образцы святости и гениальные явления духа. А иногда нечто совсем другое, порой даже прямо противоположное. И всё от имени церкви. Приходиться это учитывать.
Если говорить об истории, то мы, конечно, прежде всего должны не забывать, что крещение Руси произошло исторически довольно поздно. Да, это было более тысячи лет назад. Это древность. Но всё-таки большая часть народов Европы уже приняла к тому времени христианство. И конечно, Византия уже была не просто сложившимся организмом. И церковь, существовавшая в рамках этого государства, уже сложилась, но хуже того, когда мы принимали христианство, это было уже временем упадка православной жизни в Византии. Вот что неприятно! Причём упадка серьёзного – об этом очень ярко писал преподобный Симеон Новый Богослов, современник тех событий.
Мы приняли христианство в почти сложившейся форме. Какие акценты ставила восточная христианская церковь к тому времени? Главный акцент уже ставился на церковной красоте. Мы все помним рассказ о послах князя Владимира. Это хрестоматийный пример, но всё-таки очень важный. Кроме того, была уже вполне сложившаяся практика симфонии церкви и христианской империи – государства во главе с царём, или императором. Такой цезарепапизм уже вполне существовал ко времени начала нашей христианской жизни. А наша церковь, к сожалению, стала византийской митрополией. Почти сразу её стали возглавлять греческие митрополиты. И номер этой митрополии был Бог знает какой! Пятидесятый? Шестьдесят четвёртый! Господи, помилуй! Это вся Киевская Русь – Киев, Новгород, Псков, Чернигов! Шестьдесят четвёртая митрополия! Провинция из провинций.
Потом почти сразу произошёл раскол с Западной церковью. А значит, и с западной культурой. Тогда Восточная церковь находилась на более высокой ступени развития. На Западе это были Тёмные века. Но там тоже сложились свои традиции. Да, на Западе был папоцезаризм, было и законничество, но было и больше внимания ко Христу, к Его воле и слову, а значит и к проповеди, к Откровению, пророчеству, но вместе с тем и схоластике, которая стала основой классического, западного, университетского образования. А на Востоке осталась «вторая половина» христианской традиции с особым вниманием к жизни духа с внутренним познанием Бога через благодать. Отсюда и исихастская традиция, которая в те же самые века и зародилась в Византии, и некоторое стремление к гнозису, познанию, созерцанию, и красота богослужения, храмов, икон, пения а капелла, а вместе с этим милость, умиление, доброта. Византия не прославилась большой добротой, как известно. Но тем не менее эти моменты милости и милосердия были не только на Руси! Они были и в Византии, в Восточно-Римской империи.
Но, конечно, всё это не могло не привести к тому, что на Руси народ не очень хорошо знал свою веру. Это наша постоянная боль. Народ церковный свою веру знал плохо, даже иерархи иногда здесь подводили. А что же говорить про людей, которые в обычной жизни занимались другими вещами? На Руси народ умилялся красоте и доброте, связанной с православной верой. Он был готов сострадать Христу. А победу Бога и Воскресение относил часто к загробному миру. Отсюда возникали препятствия, трудности с возможностью личной ответственности. Она у нас всегда была занижена. Можно найти не одно исключение из этого правила, но всё-таки я бы отметил эту характерную черту нашей жизни. Если какая-то ответственность возлагалась, то часто несколько ветхозаветного типа.
Исходя из этого, легко понять, почему так свойственна стала для христианского русского народа определённая пассивность и женственность. И можно даже сказать – если верить Феликсу Вельевичу Разумовскому – что главное в русском православии, в русском народе – это женское лицо России, женственная красота, а вместе с тем бесконечное терпение, смирение, послушание Богу, царю, всякой власти, в том числе семейной, власти мужа над женой и детьми, и так далее.
Это направляло не столько к новой форме явлений Духа Святого, сколько к Ветхому Завету, правда, без его особой жестокости, а также к желанию полной самоотдачи и самопожертвования, но иногда и к бессмысленному и беспощадному бунту, проявлению свободы в виде «вольности», движению скорее вширь, чем вглубь. Исходя из того, что я сказал, ясно, что вера часто связывалась с суеверием. Русский раскол стал плодом невежественного и законнического отношения к богослужению и церкви с обеих противостоящих сторон, со сластолюбием и роскошью патриарха Никона и других князей церкви – последствия победы сторонников церковных (прежде всего монастырских) стяжаний, восходящей к монастырю прп. Иосифа Волоцкого.
Наша стихийность и народность часто оказывались и оказываются без границ. Мы всех готовы принять к себе и защищать, как своих. Не отсюда ли пошла и отмеченная Достоевским всемирная отзывчивость русского народа? Здесь важны, конечно, особые русские черты. Они так или иначе свойственны всем людям, тем более верующим, тем более христианам. Но всё-таки их часто связывают именно с русским характером и русской историей, русской жизнью, русским дружелюбием, братскостью, коллективизмом. Бердяев говорил, что русский народ – самый коммюнотарный народ в мире. Но при этом мы всё-таки часто являем нетрезвенность и нетрезвость, идеализм и небожительство. А теперь к этому прибавились ещё уныние, нечестность, раздвоенность, страх – или, наоборот, бесстрашное безумие, как противоположность ему.
В наше время можно сказать, что уже нет старого русского народа, старой русской церкви, старого русского общества, старой русской культуры. Погибла русская земля. Единственное спасение для нас – это новое покаяние и возрождение. Надо прежде всего всё укрепить: веру в Бога и в человека, любовь к нему. Надо возродить начало свободной жизни, жизни в правде и истине, добре и красоте. Надо освободиться от суеверий и пережитков прошлого.
Но что это означает, если говорить конкретнее? Мне представляется, что всё-таки прежде всего надо поменять традицию отношения к человеку. Без этого даже прийти к вере, прийти к Богу, к встрече со Христом многим не удаётся. Или это оказывается совершенно формальным актом, когда люди просто «прислоняются к тёплой стеночке» – и всё. Необходимо менять отношение церкви к правде, порядку, праву, справедливости, к потребности в свободе – внутренней и внешней. Для обретения внешней свободы необходимо особо остановиться на бескорыстии. Надо менять отношение к собственности личной, церковной, государственной. Для обретения же внутренней свободы в первую очередь необходимо выстроить новые отношения к себе и ближнему. Необходимо уважение к достоинству человека и любовь к личности каждого, понимание того, что христианин – всегда человек свободный, включая свободу мысли и творчества. Не должно быть никакого насилия, лжи, господства, разврата, роскоши, пьянства! Ничего такого не то что поддержать нельзя, невозможно остаться просто равнодушными к этому.
Надо восстанавливать соборность и снизу, и сверху. Это очень трудная задача, но не бесперспективная, не тупиковая, не идеалистическая.
Необходимо радикально менять понимание категорий смирения, послушания, терпения, которыми так часто злоупотребляют в церкви. Невесть откуда взялся принцип: «в церкви всё должно быть по благословению». Но так даже в Ветхом Завете не было! Откуда это взяли? И какие святые отцы об этом писали? В их творениях это касалось разве что сугубо личных отношений старца и молодого послушника. Там это нормально, там это на своём месте. Но когда это становится универсальным церковным принципом – это страшно, потому что некоторые благословения идут против воли Божьей. И что, мы должны их исполнять?
В заключение скажу ещё об одном. В русской церкви не должно быть места никакому крепостному праву. Церковные общины и служители церкви должны быть свободными и самостоятельными, но при этом ответственными перед Богом и совестью и верными людьми. Никто не должен присваивать себе, как частную собственность, причастие Телу и Крови Господним и другие церковные таинства. На этом позвольте мне завершить своё вступительное слово. Прошу прощения за такую тезисность и краткость.
Протоиерей Иоанн Миролюбов, секретарь Комиссии по делам старообрядных приходов: Некоторые тезисы – по крайней мере два положения – показались мне спорными.
Во-первых, то, что христианство Русь приняла тогда, когда это, собственно, была уже эпоха его упадка. Культурологи тут спорят. Я не культуролог, но я знаю, что существует другая точка зрения. Да, если говорить о вербальном выражении опыта, то может быть. А если говорить об искусстве, я бы поспорил. А это уже проявление духа, это проявление жизни церкви.
Второе – что Россия стала церковной провинцией Византии. Да, у неё была альтернатива: стать провинцией Запада. Но в любом случае только провинцией. И даже если поставить вопрос так: а что же было по тем временам для нас, может быть, и полезнее – стать пусть даже центром западной христианской жизни этого времени или византийской… провинцией? Это очень спорный вопрос. И по нему есть очень разные точки зрения. Это не аксиома.
Священник Георгий Кочетков: Согласен. Но я исхожу из того, как я ощущаю нашу историю. Очень жаль, что мы стали… я бы даже рискнул сказать, что нас сделали такой провинцией. Мы могли ей не стать. И к этому были движения. (Всем известен спор о том, кто нас крестил, кто был первым главой Русской церкви: грек или болгарин и т. д., и т. д.) Но не случилось. Мне не очень понятно, почему. Но это жалко. Потому что мы могли бы ещё лучше раскрыть тот потенциал, который был прекрасно раскрыт в домонгольском искусстве.
Что касается Византии, мы прекрасно знаем достижения византийского искусства той эпохи. Помним и о зарождении исихазма в IX–X веках, ещё задолго до Паламы. Я уже говорил, что Запад в то время был сильно ниже. Если бы мы стали провинцией Запада, это было бы, без всяких сомнений, ещё хуже. Но как могло случиться, что при нашем потенциале православия Запад потом нас обогнал? Как мы могли допустить, что мы потеряли систему образования? Всё-таки в Византии она была. Когда читаешь византийские тексты, берёшь постную Триодь – это же такой шедевр! Тут поражаешься. А потом и греки потеряли этот уровень.
Вы говорите, что не всё однозначно. Я и сам старался избегать однозначности, и потому специально брал некоторые противоположные утверждения, потому что жизнь была противоречивой.
Так, при всех достижениях Византии о её упадке говорили те, кому я очень доверяю. Всё-таки я очень доверяю Симеону Новому Богослову. Он это настолько ярко описывает. Может быть, он даже перегибал, я не знаю, мне трудно сказать, я не специалист по византийской церковной истории X и XI веков. Но насколько я помню, было именно так. И он имел основания так думать. Мы помним, что было немного раньше, во время иконоборческого кризиса. Там же были очень серьёзные признаки этого упадка. Помните, как подмешивали красочку с икон в чашу с причастием? Ну, и так далее… Эти-то вещи – разве не упадок? Но мы знаем это и по истории богослужений, по истории богословской мысли… О многом там можно говорить.
Ольга Александровна Седакова, поэт, переводчик: Мировому христианству ко времени крещения Руси было почти тысяча лет – это было уже не доконстантиновское христианство, не апостольские времена и не первые последующие за ними века. Кроме явно легендарного летописного предания о путешествии ап. Андрея в Киев (точнее, в то место, где позже возникнет Киев), никакими сведениями о миссии апостолов, апостольских мужей, подвижников в славянских землях мы не располагаем. Людей «первого христианства», «раннего христианства» в наших землях не видели1.
Я впервые со всей ясностью поняла, как мало ощутима историческая связь нашей традиции с апостольской эпохой только когда оказалась в Риме, на Аппиевой дороге, по которой приходили в Рим апостолы. Да, в «Символе веры» мы повторяем о «единой, соборной и апостольской Церкви», но очень мало что стоит в уме «обычного» верующего за этим словом. Реальными «столпами веры» принято у нас считать Отцов Церкви – так что прот. Александр Шмеман как-то сказал, что реально наша церковь скорее «святоотеческая», чем «апостольская».
На Руси узнали христианство средневекового склада, с его огромным богословским богатством, с его развитой и сложной структурой, с великой монашеской традицией, – христианство, которое стало государственным. В нём преобладало настроение хранения «веры отцов», а не то вдохновение совершенно «нового» («се, творю всё новое»), которым жило христианство времён гонений.
До Великой схизмы оставалось несколько десятилетий (формально она произойдёт уже при сыне князя Владимира, Ярославе Мудром), но обособление западной и восточной традиции зашло уже далеко. «Общее тысячелетие» христианства пришло к концу и, как кажется, не оставило в памяти русской духовности заметных следов. Русская духовность прямо возводит себя к византийской ветви; о том, что было что-то и до разделения востока и запада, речи просто не заходит. В «православность» доныне непременно входит противопоставление себя «католикам», «латинянам». Тот простой факт, что богослужебный славянский язык был утверждён в Риме, в храме св. Климента, папы Римского, как-то ускользает от внимания.
Далее, Крещение совершалось как государственная инициатива, как инициатива власти. Князь решает за себя и за всю свою «землю». Летописный рассказ о выборе веры князем Владимиром достаточно красноречив. Важно и то, что мы не знаем, кто обращал княгиню Ольгу и князя Владимира2. Княгиня Ольга (в её случае это был вопрос личного выбора, прямых последствий для страны не принёсшего) и князь Владимир получили именование равноапостольных. Но это был особый апостолат, крещение князем своих подчинённых, всего населения Киева, которые, как замечает – без малейшего осуждения – митрополит Иларион, могли креститься из страха, а не по любви, поскольку у князя «благоверие с властью сопряжено»3. Миссия равноапостольной Нины в Грузии или св. Женевьевы во Франции – действия совсем другого рода. Это прямая проповедь, личные обращения, создание первых общин: всё, как во времена апостолов.
И ещё одна особенность, на которую обращали внимание все, кто занимались началом русского православия. Вместе с крещением славяне получили богослужение на церковнославянском языке. Это была уникальная ситуация. Общим богослужебным языком разных западных народов была латынь. На Востоке дело обстояло сложнее, но всё же можно сказать, что первенствовал греческий. Новый богослужебный язык выделил славян в особый отдельный поток, который итальянский славист Р. Пиккио назвал Slavia Orthodoxa4. Живой язык и язык культа и культуры – обычное для Средневековья двуязычие. Но у славян язык культа не был общим с греческим и латинским христианством и не позволял, тем самым, приобщиться к общей культурной работе, которая в Средневековье была наднациональной. К этому языковому обособлению, пришедшему вместе с Крещением, нужно добавить и очень рано возникшее стремление Русской церкви к независимости от Византии, совершенно отчётливое уже при Ярославе Мудром и выраженное в «Слове о Законе и благодати».
И ещё одна важная черта Киевского Крещения, описанная французским историком русского происхождения Владимиром Водовым в его книге «Рождение русского христианства. Обращение Владимира, князя Киевского, и его последствия (Х–XIII века)»5. Идея и этой книги, и других трудов В. Водова состоит в том, что христианство на Руси появилось и развивалось как «княжеское христианство»: благодаря личному «выбору веры», осуществлённому князем Владимиром и распространённому им на всю страну, фигура князя, светского правителя навсегда оказалась освящена, и высшая светская власть связывалась с религиозным почитанием. Эту линию В. Водов прослеживает и в последующих веках русского Средневековья.
Напоследок я хочу заметить, что те свойства «позднего крещения», о которых речь шла выше, несомненно, компенсировались тем наследством, которое Русь приняла от Византии: так, из житий (а жития мучеников были любимым народным чтением) проникали отзвуки ранних апостольских времён; из богослужебных текстов – тонкость и глубина и раннего, и средневекового греческого богословского творчества, путь к которым был бы почти закрыт незнанием греческого языка.
Священник Георгий Кочетков: Спасибо, Ольга Александровна. Но я всё-таки хотел бы добавить: у меня есть ощущение, что акцент на роли правителя характерен для всего константиновского периода церковной истории. Вспомните инициативу императора Константина Великого на I Вселенском соборе, когда он ещё был некрещёным. В одеждах оглашаемого он формулирует догматы. Это не случайно. И у всех народов, которые крестились примерно тогда же, когда и Русь, пусть немного раньше или позже, введение христианства было связано с давлением правителей, и порой значительно более жестоким (вспомним, например, Скандинавию 6 ). У нас это ещё было очень мягко. «Огнем и мечом» в Новгороде (о чём так часто вспоминают) проходило не крещение, а подавление восстания. А вообщето в X–XI и XII веках, в домонгольское время, мы переживали счастливую страницу нашей истории. Многие святители шли проповедовать. Так было и потом, в XIV веке (вспомним свт. Стефана Пермского). Поэтому я бы не выделял крещение Руси. Да, конечно, нами была принята византийская модель. И как трудно себе представить исторический Запад без папоцезаризма, так и исторический Восток без цезарепапизма. Но когда мы даём характеристику всему константиновскому периоду церковной истории, это немного более крупный план. И здесь, конечно, приходится говорить много критических вещей в собственный адрес, начиная с IV века. К сожалению, есть о чём говорить.
Протоиерей Александр Лыков: Страх перед инаковостью и нежелание диалога внутри церкви или в обществе – как Вы думаете, он сам родился в народе или всё-таки в большей степени навязан извне?
Священник Георгий Кочетков: Это очень сложный вопрос. Я уже говорил о том, что нам всегда не хватало знания своей веры. А невежество всегда связано со страхом. Ты выучил какие-то формулы, ты можешь не знать их смысла, их истории, но коли ты другого не знаешь, ты вынужден только их и защищать. И это чисто законническая задача. Законничество же всегда связано со страхом и жестокостью, которые постоянно проявляли себя. Да, были и другие примеры, больше или меньше, в разные эпохи по-разному, в разных землях по-разному, но всегда были. Вот один из них: в современной Грузии прекрасный патриарх Илия II, замечательный, святой человек, заново крестил всех грузин, кто был крещён в советское время, потому что не признал того крещения. Он правильно сделал, я сам был однажды свидетелем того, как совершалось грузинское крещение при Советах, и это не приведи Господь! Но это ведь очень непростой момент. И в то же время там рассказывают такие истории, такие небылицы о себе (у них ведь не было своего Голубинского)! И бровью не поведут! Они уверены, что они во всём абсолютно правы! Это уму непостижимо. Когда это невежество укореняется, даже в очень хороших людях, оно имеет, конечно, крайне негативный выход. В том числе и страх по отношению к новому, другому, не такому, как у тебя, не к тому, к чему ты привык.
Это было и в XVII веке у нас… Ведь если бы образования было больше, если бы оно было лучше, не было бы никакого старообрядческого раскола! Или не было бы такой связи обряда с верой. Потому что, оказывается, вера может рождать разные формы. А была уверенность, что форма у истинной веры должна быть только одна. Изменил форму – значит, изменил вере. И сколько крови пролилось в результате, и причём крови невинной. Ну, и власти – и церковные, и светские, – были здесь не на высоте.
Священник Игорь Кузьмин: Я хотел бы вернуться к вопросу об отношении русского народа к церкви, к тому, каким оно было и каково оно теперь. На первый взгляд, ответ простой, так как православный народ и есть церковь. И тогда отношение к церкви – это отношение ко Христу и друг ко другу. Это отношение членов большой духовной семьи, братства.
В реальности не так-то всё просто. Христианство принято Русью в византийском изводе, как готовая экклезиологическая модель, как готовая структура. Об этом уже замечательно говорил о. Георгий. Оно воспринималось народом как нечто инородное по отношению к нему. Это новый культ, новая власть, иерархия, храмы, монастыри. Конечно, нельзя отрицать последующее культурообразующее влияние православия. В этом смысле Церковь становится как бы душой народа, но не духом. Народ был крещён, но не просвещён, и потому не стал единым братством во Христе. Хотя по природе, видимо, был склонен к устроению именно общинной жизни. Последние двести лет константиновской эпохи и сами церковные структуры утратили свободу и стали придатком государства. И в результате в 1917 году всё обернулось катастрофой. В 1920–1930-е годы церковь была почти уничтожена. Затем последовали семьдесят лет атеизма, воспитавшие три поколения не знающих Церкви людей. Поэтому начало постсоветского периода оказалось типологически очень схожим с временами князя Владимира. Протопресвитер Виталий Боровой в 1990 году ставил задачу новой христианизации нашего народа. Началось возрождение церкви. Но что стали возрождать? Прежние структуры и формы, обряды и правила, повторяя прежний путь и прежние ошибки. Народ опять остался в стороне. Возможности подлинного воцерковления и духовного просвещения Божьего народа реализованы не были. Церковно-приходская, клерикальная система очень быстро укрепилась и стала ещё более жёсткой. Сегодня народ в подавляющем большинстве по отношению к церкви – в полном смысле слова «миряне», практикующие индивидуальное, потребительское христианство. Прошу прощения за то, что история описана мною очень широкими мазками, но мне кажется, что по сути она именно такова.
Пока что – я не знаю, что будет дальше – людей волнуют духовные вопросы, причём в самых разных местах нашей страны. Только надо преодолеть тот барьер, который образовался и будет увеличиваться дальше – барьер недоверия, неуважения или непонимания.
Священник Георгий Кочетков: Надо, конечно, делать выводы из всего того, что произошло в ХХ веке и что происходит сейчас, с христианской позиции. Совсем не время заниматься политикой: кому-то это дано, а кому-то нет, но глубина всегда выявляется в каких-то более фундаментальных принципах. Поэтому мы и говорим, что коли поменялась церковная история, закончился её константиновский период и начался постконстантиновский, то надо делать все адекватные выводы – и относительно всех неудач и падений прошлого, и относительно современности, и относительно будущего. И мне кажется, что у нас это может произойти даже лучше, чем в некоторых других странах, где часто просто не встречаешь никакого интереса к вере, к церкви, за исключением, может быть, Италии. Я неплохо знаю европейские страны, и Италия – полное исключение, но только она. И итальянцы ещё всё время жалуются, что молодёжь расцерковляется, уходит из церкви в широком масштабе. Это они-то недовольны! Что бы они сказали о нас!
Но всё же у нас есть к этому какой-то интерес. Этим надо пользоваться, если Господь даёт такие возможности. Да, у нас народ непросвещённый, да, народ часто неверующий, но народ при этом более открытый, с людьми можно разговаривать – даже с людьми, которые не вызывают большой симпатии по своему виду и поведению. С людьми и надо разговаривать. И церковь должна это делать. Самая большая проблема – это то, что церковь говорит не на языке своего народа. Я не имею в виду только церковнославянский и русский, я имею в виду внутренние, экзистенциальные подходы. И поэтому народ перестаёт доверять церкви. Когда мы оглашаем взрослых людей, мы видим по их реакциям на то или иное утверждение, как из года в год нарастает огромными темпами отчуждение от церкви, недоверие к церкви. С одной стороны, людей тянет к ней, им хочется быть с Богом, хочется стать приличными людьми, они понимают, что они не в том состоянии, не в себе. Антропологическая катастрофа продолжается, никто её ещё у нас не завершал. Но начинаешь говорить с людьми, и по прошествии месяца, другого, иногда третьего люди раскрываются, и открывается совершенно удивительный человек. Они и сами этому удивляются. Но нужно, чтобы мы выдержали это время, чтобы мы не искусились, не соблазнились на их недостатки, на иногда очень неприятный негатив по отношению к церкви, иногда справедливый, а иногда совсем несправедливый.
Мне кажется, священники должны научиться говорить на языке людей, которые приходят в храм. Пока что темы разговоров священника с кем-то из прихожан очень узкие. Вот здесь надо что-то менять, и действительно для этого нужно просто давать людям хорошие примеры. Давайте общаться по-христиански, давайте общаться как православные люди, тогда мы покажем пример и себе, и другим православным, а если угодно, и неправославным, если они увидят, что мы готовы в них видеть, и признавать, и принимать хорошее. У людей это вызывает обычно очень благоприятную реакцию.
Пока что – я не знаю, что будет дальше – людей волнуют духовные вопросы, причём в самых разных местах нашей страны. Только надо преодолеть тот барьер, который образовался и будет увеличиваться дальше – барьер недоверия, неуважения или непонимания. Поэтому то, что Вы, отец Игорь, сказали, очень важно.
Есть ещё одна проблема в рамках сегодняшней темы: люди не знают ни что такое русский народ, ни что такое русская церковь. Вообще не знают, у них никакого понятия об этом нет. Причём желание знать есть, а ответов на вопросы нет. Я говорил с жителями Владивостока, Хабаровска, уральских городов и многих других мест – людей везде волнуют эти вопросы, они хотят знать, но не могут, а церковь молчит. С этим надо что-то делать!
————
1 Ср. об этом в первом оригинальном сочинении древней Руси – «Слове о Законе и Благодати» митрополита Илариона Киевского (сер. XI века): «Как твоё (князя Владимира) сердце отверзлось, как вошёл в тебя страх Божий, как проникся ты любовью к Нему? Не видел ты апостола, который пришёл (бы) в землю твою и нищетою своею, и наготою, гладом и жаждою сердце твоё к смирению приклонил (бы). Не видел, (как) беса изгоняют именем Иисуса Христа, как болящие выздоравливают, немые говорят, огонь в холод претворяется, мёртвые встают – всего этого не видев, как же ты уверовал?» (прим. О.А. Седаковой).
2 Митрополит Иларион в похвале князю Владимиру даже видит в этом его особое достоинство: «Ты же, о блаженный, без всего этого (без научения) притёк ко Христу, только через благое размышление и остроумие уразумев, что Един есть Бог, Творец невидимого и видимого, небесного и земного, и что (Он) послал в мир, спасения (нашего) ради, возлюбленного Сына Своего. И об этом помыслив, вошёл в святую купель» (прим. О.А. Седаковой).
3 «…Повелев по всей земле своей креститься во Имя Отца и Сына и Святаго Духа и ясно и велегласно во всех городах славить Святую Троицу, и всем стать христианами: малым и великим, рабам и свободным, юным и старым, боярам и простолюдинам, богатым и бедным. И не было ни одного, противящегося благочестивому его повелению. Да если кто и не любовью, то из страха (перед) повелевшим крестился – ибо было благоверие его с властью сопряжено. И в одно время вся земля наша восславила Христа с Отцом и со Святым Духом» (прим. О.А. Седаковой).
4 Slavia Orthodoxa (букв. «православная Славия») – название литературной общности православных южных и восточных славян с IX века до начала Нового времени (у чехов и поляков до XII века). Термин введён в 1958 году итальянским славистом Р. Пиккио и принят многими современными славистами.
5 Vladimir Vodoff. Naissance de la Chretieniete Russe. La conversion du prince Vladimir de Kiev (988) et ses concequences (XIe–XIIIe siecles). Fayard, 1988 (прим. О.А. Седаковой).
6 Из всех скандинавских племён наиболее упорно отстаивали языческую веру и обычаи шведы, особенно консервативно настроенная родовая знать, которая в продолжение всего средневековья вела за собой бондов. Согласно «Хроникам королей Швеции», многие правители страны насаждали христианство огнём и мечом, что встречало ожесточённое сопротивление со стороны населения.
Кифа № 3 (271), март 2021 года
