Газета «Кифа»

Издание Преображенского братства

Творчество, укоренённое в традиции

Круглый стол «Наследие протопресвитера Александра Шмемана в современной литургической и пастырской практике». Часть 31

Круглый стол «Наследие протопресвитера Александра Шмемана в современной литургической и пастырской практике»
Участники круглого стола: священник Георгий Кочетков, протоиерей Александр Лаврин, священник Александр Сухарев, священник Иоанн Казанцев

Отец Александр находился внутри церковной традиции, она его вела, направляла, стояла на страже его высказываний.

Вопрос: Критики упрекают отца Александра Шмемана в излишне свободной трактовке таинств, прежде всего Евхаристии и Крещения. В какой мере изложение содержания этих таинств отцом Александром является традиционным, а в какой авторским, новаторским? И насколько возможен такой «авторский» подход?

Священник Георгий Кочетков, кандидат богословия, основатель Свято-Филаретовского института и главный редактор научного журнала «Вестник СФИ»: Прежде всего, я должен констатировать: в Православной церкви нет единого понимания того, что такое таинство, нет единого толкования таинств. Это понимание у всех различно и даже противоречиво. И у святых отцов оно менялось из века в век, от одной страны к другой, тем более от одной церкви к другой. Почему-то на это не очень обращают внимание и предполагают, что в этом нет проблемы. Хотя я внутренне убеждён, что у нас должно быть единое представление о таинствах, особенно о евхаристии и крещении. И в общем-то основания для этого в традиции найти можно, несмотря на все исторические перипетии.

А пока будет, конечно, и что-то традиционное, и что-то авторское. Хорошо, пусть будет. Даже более того: я считаю, что это не просто нормально, это необходимо. Конечно, это ещё в большой степени будущее, потому что в церковном сознании очень причудливое представление о таинствах не только у мирян, но и у клира любой ступени. Необходимо освободиться от исторических наслоений не только в чинопоследовании, но и в самом восприятии, толковании таинств.

Прежде всего надо освободиться от магизма. Очень важно также, на мой взгляд, чёткое различение в церкви (не разделение, не жёсткое противопоставление, а именно различение) обрядов, таинств и богочеловеческих тайн. Это как бы «три этажа», в которых живёт Церковь, и в нормальном случае должно быть и то, и другое, и третье. Но как они должны в ней существовать, вот в чём вопрос. Конечно, евхаристия – это таинство Царства, но ещё не его мистическое и экзистенциальное откровение в полноте. Крещение тоже ещё только залог. И мы это знаем. Это очень хорошо было видно, когда в практике всей церкви было, например, таинство погребения, когда оно ещё не было утрачено церковью. Оно существовало много веков. Помните, о нём упоминает ещё Псевдо-Дионисий Ареопагит и многие другие. И мне кажется очень важным, не случайным то, что Шмеман столько сил положил на возрождение таинства смерти.

Мне приходилось участвовать в таинстве погребения, восстановленном по древним константинопольским евхологиям XI века с некоторой современной научной доработкой (потому что там не все тексты есть в полноте). И это колоссальный, потрясающий опыт. Я помню, как один из братчиков подошёл тут же после совершения этого таинства и сказал: «Я тоже хочу так». Обычно слова «я хочу, чтобы меня отпевали» говорят совсем в другом смысле – подтверждая свой выбор на тот случай, если у родных встанет вопрос, отпевать или не отпевать. А здесь речь шла именно о том, чтобы торжество Жизни было выражено, чтобы таинство крещения было исполнено до конца, когда человек уже в гробу. Поэтому я очень благодарен отцу Александру Шмеману – он, конечно, придерживался традиции русского религиозно-философского возрождения, но у него это было и самостоятельно – за это авторское восприятие, это толкование, эту свободу духа, свободу мысли, свободу действия, хотя иногда и ограниченную обстоятельствами…

Священник Александр Сухарев, кандидат богословия, клирик Богородице-Смоленского Новодевичьего монастыря города Москвы: Может быть, вы сталкивались (как и я неоднократно сталкивался) с любопытным явлением: историки называют отца Александра литургистом, а литургисты называют его историком. С одной стороны, это анекдотично, но с другой стороны, это объяснимо, потому что первоначальной специализацией у него была история Церкви и только потом его интересы сместились в сторону литургического богословия. Но можно сказать, что эта универсальность сослужила ему хорошую службу. Свобода так называемых «авторских высказываний» отца Александра – это не свобода полемиста, который использует любую аргументацию, лишь бы только получить поддержку публики. Она куплена ценой научного исследования, научного труда. Поэтому можно было бы ответить на вопрос так: да, я считаю, что авторское толкование возможно, если оно имеет под собой прочный научный фундамент. Важно тут ещё то, что когда мы говорим о богословии, то разделяем: вот здесь догмат, вот здесь канон, а вот здесь теологумен – богословское мнение. Когда мы говорим об учении отцов, мы тоже различаем личное мнение, скажем, Григория Нисского, и традиционное учение, которое разделяет большинство его великих современников. Что же нам тогда мешает совершить такое же различение при чтении книг о. Александра? Почему мы бываем так нетерпеливы и нетерпимы? Мне кажется, что причина этого в нашей неустойчивости в традиции, в отсутствии умения различать духи, которое, казалось бы, должно быть непременным условием нашего существования в церкви. И ответы на заданный вопрос свидетельствуют не только о нашей оценке трудов о. Александра, но и о его оценке нашей церковности, нашей способности понимания, способности различить, проанализировать. Это вызов нам.

И ещё одно замечание, которое с этим перекликается. Многие из нас, мои ровесники, скажем (это люди старше 40 лет), пришли в церковь не потому, что приняли что-то от живых носителей веры, а от личной тоски и прочитанных книг. А вот о. Александр находился внутри церковной традиции, она его вела, направляла, стояла на страже его высказываний. Она их поверяла, корректировала – традиция, в которой он находился. И поэтому он имел право на авторские высказывания.

Сейчас, когда со дня рождения о. Александра прошло 100 лет, а его наследие продолжает быть востребованным, видите, даже и конференции проводятся, и эта – не единственная, мы можем сказать о том, что церковный народ принял его богословие. Произошла рецепция его идей. А значит, его идеи не только собственные, авторские. Они отражают в себе жизнь церкви, какой она всегда была и какой является.

Протоиерей Александр Лаврин, клирик храма в честь иконы Божией Матери «Живоносный источник» в Царицыне, Москва: Я хотел бы как раз подхватить последний тезис – о том, как кто приходит в церковь и как в связи с этим воспринимаются труды разных богословов и вообще какие-либо труды церковные. И о традиции святых отцов.

У меня как раз был тот опыт, о котором говорил о. Александр Сухарев, – опыт прихода к вере в зрелом возрасте. Но тоски у меня никакой не было. А был многолетний опыт бесед с моим будущим крёстным, и впоследствии встреча с необыкновенно тёплым человеком, который для меня ассоциировался с христианством – с тем священником, который впоследствии меня крестил. Он же был моим духовником и настоятелем церкви.

Так вот, крёстный привил мне интерес к идеям о. Александра Шмемана. Тогда стала печататься и литература, критикующая о. Александра, например, статьи сербского публициста Павле Рака2. Мне дали почитать эти статьи, я почитал и отложил. Честно говоря, мне казалось убедительным и то, и другое. Единственно почему меня расстроили какие-то критические моменты (книга «Водой и духом», в частности, критиковалась не только сербским богословом, и у нас тоже батюшки этим занимались) – потому что когда я крестил людей и когда служил литургию, меня вдохновляло именно то, что писал о. Александр. Всё это делало службу безусловно живой, а значит, делало живым и народ Божий, который стоит даже за закрытыми царскими вратами. Я считал, что это точно то, к чему стремится и вообще христианство, и моя душа. Поэтому я и сейчас не хотел бы заниматься анализом именно ошибок. Я не раз слышал от людей самых разных взглядов, что в частностях с о. Александром можно не соглашаться. Может быть, и можно, просто для меня это никогда не было актуальным. В целом о. Александр, я убеждён, был и остаётся, конечно, прав. Я сейчас, в частности, говорю о его «Евхаристии», «Водой и духом», «За жизнь мира». И, конечно, меня вдохновляют также, как ни странно, его «Дневники». Как глубоко он соединяет духовную и «обыденную» жизнь, нет у него разделения – вот это светское, вот это Бог. Очень цельное восприятие и очень живое, при том что он сталкивается со всем тем, с чем сталкивается любой человек и вовне и внутри себя. Он меня многому научил в этом смысле, а «Дневники» продолжают учить.

Благословение озера в Лабель. Канада. 1975 г.
Благословение озера в Лабель. Канада. 1975 г.

Священник Иоанн Казанцев, клирик храма Семи отроков Ефесских, старший преподаватель кафедры филологического образования Тюменского государственного университета, преподаватель Тобольской духовной семинарии: Обычно, когда говорят про о. Александра, представляется образ некоего реформатора, который только и жил, чтобы убрать ектенью об оглашенных, только к этому стремился, только этим и занимался. К сожалению, такое представление, на мой взгляд, совершенно неверно. Я не ручаюсь, что так оно и было, но по моему сугубо личному представлению он был менее свободен, чем мы, его последователи. Я, помню, читал в его «Дневниках» о том, как он сослужил митрополиту Финляндскому Павлу, который как раз читал молитвы вслух, с открытыми вратами и т.д., и о. Александр был восхищён тем, как он удивительно и правильно служит. Из этого я делаю вывод, что сам о. Александр не всё делал именно так. Да, он это проповедовал и к этому готовил, но он не был реформатором настолько, насколько его изображают.

Что же насчёт ценности собственных трактовок – они есть у каждого. Трактовки есть даже в самых консервативных приходах и монастырях, где соблюдаются все стародавние традиции. Это своё прочтение литургии, своё прочтение таинств. Это всегда вопрос, окрашенный личными качествами. У нас совсем не так, как в католической церкви, где всё чётко регламентировано; у нас в достаточной мере присутствует свобода. Но порой этой свободой люди пользуются по-разному – например, считая себя хранителями преданий, порой позволяют себе гораздо больше нарушений церковной Традиции с большой буквы, чем те, кого они критикуют.

В «Дневниках» о. Александра и других его произведениях красной нитью проходят культура и творчество. Озираясь по сторонам, хочу сказать печальную вещь. Я вижу, что у нас церковное искусство не то чтобы умерло, но находится на грани. Музыкальное церковное искусство не создаёт новых произведений. Архитектуры новой не видно. Богослужебных чинопоследований, кроме молебнов, переделанных из молебна о болящих и пьющих, тоже не очень вижу. В иконописи ни Васнецова, ни Рублёва нет… О чём это говорит? О том, что пока что религия в хорошем смысле, вера во Христа не преображает ни наше окружение, ни нас самих. Литургическое искусство, таинство и обряды – это ведь тоже элемент творчества в первую очередь. Это то, чего не было при апостолах, что было создано и воспринято церковью. И по факту получается, что сегодня это именно так не воспринимается. Творческий элемент из богослужения пытаются удалить максимально: никакого творчества быть не должно. Но ведь это самодурство. Мы так все службы поотменим. В «Дневниках» о. Александра мимоходом проскальзывают слова, которые меня всегда будоражат до глубины души. Он говорит: вот учишь студента 5 лет, учишь, учишь, а потом появляется «православие ряс и камилавок». И точнее не скажешь, к сожалению. Никакого творчества. Тупик, ступор, замершие формы без смысла, без содержания, без красоты, без глубины – это самое страшное, что может быть в церкви.

На самом деле творческий подход должен быть, и он есть. Я служу в храме на кладбище. У нас похоронен Кюхельбекер, сестра и мать Менделеева. Хорошее кладбище, уютное. Хорошие люди окружают наш храм. Так вот, тот чин отпевания, который мы сегодня совершаем… такое ощущение, что люди не слышали, что Христос воскрес. И ценность этого чинопоследования для меня как для священника, который отпевает ежедневно, под большим вопросом. Действительно ли это нужно сохранять или можно пойти в каком-то другом направлении и возродить что-то старое, что было, а может быть, и создать что-то новое, что лучше отражается в сердце людей, которые сейчас приходят в храм? В этом смысле я, как и о. Александр, за творчество.

————

1 Первая часть круглого стола была опубликована в Кифе № 1 (281), январь 2022 г., вторая в Кифе № 2 (282), февраль 2022 г.

2 Павле Рак – сербский философ и христианский писатель, один из основателей религиозно-философского журнала «Беседа» (19831991). С 1980 г. живет в Париже. В 1980-е гг. после выхода книги о. Александра «Водою и духом» написал полемическую статью «Водою и духом, или О разбавленном христианстве».

Кифа № 3 (283), март 2022 года