Настоящая память имеет свойство преображать жизнь

Полный текст интервью священника Георгия Кочеткова устроителям встречи-поминовения, посвящённой людям, безвинно погибшим и пострадавшим от насилия в нашей стране в XX веке.

Встреча¹ проходила в рамках Форума «Имеющие надежду» в августе 2020 года

Когда меня попросили помочь с раскрытием темы оплакивания жертв XX века, я несколько растерялся, потому что вопросами исторической памяти, восстановления исторической справедливости я занимался, но в моей работе никогда не звучало это слово – «оплакивание». Меня всё это заинтересовало, и я начал проникаться и этой традицией, и смыслом, который в ней заложен. Но когда я разговариваю сегодня с людьми, я часто слышу некое отторжение этого слова. Люди воспринимают его как некий ритуал, как просто форму. Насколько это так и что же такое оплакивание, что заложено в этой традиции?

Даже в животном мире есть какие-то особые формы преданности, грусти, печали: мы знаем, как домашние животные, потеряв хозяев, ждут их годами. Но к сожалению, часто о животном мире мы знаем больше, чем о человеческом. И действительно не знаем того, что существовало испокон веков, «от Адама».

Люди теряли друг друга, потому что над всеми господствовала смерть. И всегда старались относиться к этому по-человечески – насколько это было в их силах. А мы сейчас очень часто относимся к этому механически: был человек, заболел, умер или что-то ещё с ним случилось, проходит день или два – люди уже ни о чём и ни о ком не помнят. А иногда даже не приходят на отпевание или поминки ближайших родственников, членов семьи. Даже так бывает, я это точно знаю. Ко мне приходит много людей на исповедь, поэтому мне приходится беседовать на разные темы, в том числе такие…

Оплакивание – это как бы свидетельство перед совестью, перед ушедшим человеком и перед Богом и, если хотите, перед церковью и обществом о том, что мы жалеем о потере, что нам совершенно не безразличен уход человека, каким бы он ни был. Если мы с ним были связаны, значит, что-то хорошее нас в нём привлекало.

Таких жертв человеческая история действительно ещё не знала. Мы даже не знаем, как оплакать такие жертвы. Но это полбеды. Хуже то, что мы об этом и не думаем.

Да, традиция оплакивания иногда становилась ритуалом. А что – это плохо? Разве ритуал ничего не значил, имел только магическое значение? Совсем не обязательно. Да, бывало и это в истории. В истории вообще всё бывало. Но тем не менее чаще всего оплакивание было выражением глубинной потребности людей выразить свою скорбь от утраты. Отношения между людьми – это то, что нам сейчас надо восстанавливать. Мы потеряли нормальные взаимоотношения, причём иногда в самых экзистенциальных моментах: в жизни и смерти. И с одной стороны, кажется, что это очень странно, а с другой стороны, после «фабрики смерти» ХХ века, которой ещё не знала человеческая история, особенно в нашей стране, мы действительно привыкли к этим миллионным потерям. Помните, как об этом говорится в известном стихотворении Александра Величанского:

Когда убили одного,
все спрашивали: кто? кого?
когда? с какою целью?
солдат ли? офицер ли?
Когда убили десять лиц,
все вслух позорили убийц,
запомнив благосклонно
убитых поимённо.
Когда убили сто персон,
никто не спрашивал имён –
ни жертв, ни убивавших,
а только – наших? ваших?
Когда убили миллион,
все погрузились в смертный сон,
испытывая скуку,
поскольку сон был в руку.

Люди окаменели, они как бы перестали чувствовать что-то, потому что когда убивают миллионы, уже нельзя посмотреть в глаза друг другу, нельзя посмотреть в лицо умершему, погибшему, убитому. А ведь когда человек видит своего близкого в гробу – он думает и о нём, и о себе, и о том, как изменится жизнь, и какая она была. О том, является ли человек, живущий на земле, должником того, кто ушёл. Мы ведь часто должники. Кто-то с кем-то не помирился, да просто денег не отдал. Но всё-таки самое главное – мы слишком часто должники друг перед другом в любви. И когда человек уходит, хочешь не хочешь об этом задумаешься.

Поэтому когда мы говорим о жертвах XX века, мы сталкиваемся и с очень традиционной темой этого оплакивания, этого плача, которого не надо стесняться, не надо бояться, потому что это свидетельство памяти и любви, это скорбь от утраты. Но это и совершенно новая ситуация, потому что таких жертв человеческая история действительно ещё не знала. Мы даже не знаем, как оплакать такие жертвы. Но это полбеды. Хуже то, что мы об этом и не думаем. Даже если это наши предки, которые прошли через ГУЛАГ, через голод, через войны, через всё сумасшествие XX века.

Вот поэтому надо оплакать жертвы. Большинство жертв советского режима – это невинные жертвы. И даже тех, кто сам был отнюдь не ангел, кто сам участвовал в репрессиях и убивал, и клеветал, и сводил людей с ума, морил их голодом, унижал пытками, а потом был тоже убит беззаконно, мы считаем жертвами. Мы их не судим, хотя какие-то их деяния вполне могут подлежать суду – суду Божьему, суду совести людей, суду истории. Хотя вряд ли какому-то судебному процессу. Сейчас это представить себе трудно, да и не ясно, нужно ли.

Вот в чём дело. Нужно, чтобы люди научились снова относиться к себе и своим предкам, своим близким и ближним по-человечески. К своим соседям, к тем, с кем ты живёшь в одном доме, даже если он многоэтажный и многоквартирный. На одной улице, в одном квартале, в одном городе или в одном селе. Как бы ни было, что бы ни было. Нам надо научиться по-человечески, а значит и по-божески, по совести относиться друг ко другу и в жизни, и в смерти. И после смерти.

Память должна быть адекватной. Мы должны, с одной стороны, знать, что и святые не безгрешны. Но уж святых-то немного, даже тех, кто жил в XX веке, хотя их было несоизмеримо больше, чем за всю христианскую историю. А остальные жертвы? Пусть они не святые, но они мучились, они страдали. А в русской традиции с начала XI века сложилась удивительная особенность: считать, что люди невинно страдающие, те, кого убивают и мучают – не за Христа, но несправедливо, неправедно, беззаконно – причастны к страданиям Христа. Такими были и первые русские святые – Борис и Глеб. Но не только они. Отношение русского народа к страданиям всегда было особым, это известный факт, не я его первый заметил. Поэтому для нас очень естественно оплакать все жертвы XX века – хотя бы в нашей стране, в нашем народе. За весь мир здесь браться немыслимо, это сверх всяких человеческих сил. Мы не можем вместить даже своего горя, трагедии нашего народа – десятков миллионов потерянных людей. И кто не может думать о миллионах, может вспомнить хотя бы о своих предках и о каких-то людях, которые для него не безразличны. Скажем, в музей Вавилова я иду прежде всего с такими мыслями и чувствами, понимая, что значил для нашей страны гений Николая Ивановича и его потеря, когда он умер от голода в тюрьме НКВД.

Мы часто слышим о прошлом в контексте славы, подвига, героизма, чего-то большого и великого. Почему, на Ваш взгляд, сейчас нужно говорить о жертвах? Что это может дать нашему обществу? Не противопоставлены ли эти два стремления? Или это надуманное противопоставление?

Здесь нужно ответить: и да, и нет.

В чём-то противопоставление есть. Для обыденного сознания стать жертвой – это как бы стать неудачником, и прямо противоположное этому – стать героем, прославиться подвигом.

Но если говорить не в категориях гордости за героизм, то жертвенность тех, кто погиб в XX веке, – это их слава. Это их подвиг. И не случайно большинство святых церкви Русской одновременно и жертвы, и те, кто прославлен и Богом, и людьми. Когда мы говорим о наших святых XX века, мы, вспоминая, что они пережили, торжественно можем испрашивать их ходатайства пред Богом за нас.

Вообще жертвенность – вещь великая. Она связана с любовью. Жертвовать собой может только человек или находящийся в каком-то аффекте, или исполненный любви. Христова жертва есть и величайший подвиг, и величайшая слава. И для нас это не просто какой-то идеал. Это пример для нашей жизни. Надо уметь нести свой крест. Надо не бояться жертвенной крестной любви – всем, даже тем, кто, может быть, в наше время не очень церковен и даже не очень верует. Ведь всё равно наследие христианской культуры в нас сохраняется. Люди должны оставаться людьми.

Сейчас время, когда нужно восстанавливать изначальные глубинные качества жизни человека, общества, церкви. И поэтому мы нуждаемся в возрождении, а для этого ото всех требуется покаяние, не просто индивидуальное, а связанное и с другими людьми. И мы говорим о жертвах и об их оплакивании, потому что знаем, что тогда мы причастны тем, кто стал жертвой, причастны путем любви и благодарности людям, даже если они в жизни делали ошибки, даже если за что-то мы их можем критиковать. Это то, что, как мне кажется, сейчас больше всего нужно всем.

Поэтому сейчас я меньше всего предложил бы чем-то гордиться. Триумфализм, который в какие-то краткие моменты бывает уместен, не нужно превращать в какую-то идеологию. Всё-таки главное сейчас, центр нашей жизни, в другом. Даже когда мы говорим о великих победах, мы всё равно это должны соизмерять с потерями, соизмерять с бездонными страданиями и тех, кто погиб, и тех, кто выжил, страданиями, о которых мы – кто-то лучше, кто-то хуже – знаем. Хотя и понимаем, сколько здесь ещё белых пятен и мифов, которые искажают реальную жизнь, оправдывают зло и грех и наводят тень на вещи действительно славные, на подвижничество и на жертвенность.

Какие качества могут дать нашему народу в ситуации такой «борьбы за историческую память» подлинное памятование, новую надежду?

Мы как раз об этом и говорим с вами всё это время – о том, что может измениться в нас самих и вокруг нас, во всей нашей жизни, в нашей стране. А на самом деле во всём мире, ведь наша страна всегда имела значение не только для самой себя.

Любовь меняет всё. И память имеет свойство преображать жизнь, если это настоящая память, если она соотнесена с Божьей памятью, если она уходит в глубину совести человека. Сейчас есть люди, которые тратят средства и время на то, чтобы узнать историю своей семьи, своих бабушек и дедушек, которых они иногда даже по имени не знают, а уж про прабабушек, прадедушек и более ранние поколения чаще всего и говорить нечего (и это понятно: в советские времена было не принято и даже опасно слишком много говорить о своём прошлом). И убеждаются в том, что даже самые славные страницы имеют трагическую сторону, что радость бывает «со слезами на глазах». Вот эти две стороны медали нам всем важно как-то оживить. У нас часто радости нет, у нас много уныния в жизни как раз потому, что у нас нет открытого сердца. Мы боимся жить духом и смыслом, сердцем и разумом. А это наша задача, пусть даже кто-то понимает её по-своему. Всё равно мы здесь в чём-то сойдёмся. И значит, найдём общее. Значит, сможем понести общую ответственность и за прошлое, и за настоящее, и за будущее. Значит, не захотим бежать куда глаза глядят, лишь бы убежать, а будем бороться за достойную жизнь. Я думаю, что это самое главное. Я уже говорил о Форуме церковного и национального покаяния и возрождения. И надо, чтобы таких инициатив было как можно больше.

Мы не подвели итогов XX века. Мы не сделали адекватных выводов. Мы не оправились от этого шока. Мы не освободились от страхов, как и от беспамятства. Отсюда все наши задачи. И поэтому оплакивание – один из важнейших элементов, без которого нельзя. Пока мы так близко друг к другу не подойдём, чтобы можно было просто сочувствовать друг другу, пока этого не произойдёт, наши перспективы весьма туманны, а может быть, и мрачны.

Какие же формы оплакивание, памятование может принимать сейчас? В какой форме эта традиция может быть восстановлена сегодня?

Я думаю, что здесь должно быть как можно меньше шаблонов.

Скажем, 30 октября, в День памяти жертв советских репрессий, мы выходим со множеством наших братьев и сестёр в разных городах и странах, чтобы просто помянуть этих людей. Ничего, кажется, особенного здесь нет: простоять, несмотря на погоду, полдня на улице, читая мартирологи, помянники с именами реальных людей и минимальным объёмом сведений о них. Кажется, такая простая вещь, но я считаю, что это надо делать обязательно. Надо было бы объявить даже Неделю скорби – от 30 октября, Дня памяти жертв советских репрессий, до 7 ноября, дня, который традиционно назывался у русской эмиграции Днём русской скорби, – и эту неделю посвятить таким воспоминаниям. Это одна из возможностей. Она доступна всем. Это можно делать и дома, и на улице, и с друзьями, и с незнакомыми людьми, на работе, в школе, где угодно. Это дело нашей совести, нашей памяти, воспоминания тех реалий, о которых мы так плохо знаем и которые были столь трагичны.

Конечно, есть много других исторических событий, пробуждающих нашу память. Скажем, в этом году в связи со столетием Русского исхода мы особенно вспоминаем то, как корабли с частью войск Врангеля уходили из Крыма, а тех, кто остался, практически всех – десятки тысяч человек, в основном молодых – за несколько месяцев большевики вероломно убили. Несколько лет назад было столетие убийства Николая II и его семьи. Я по своим убеждениям не монархист, но я не мог не принять участия в вечерах памяти по этому поводу не только в Дворянском собрании, но и в других местах. Потому что очень уж была эта смерть страшной, и не посочувствовать беззаконно, без суда, невинно зверски убиенным – нельзя. Я считаю, что мы все должны проявить здесь солидарность друг с другом, а в церкви – соборность. Это дело всего нашего народа – да, в первую очередь народа русского, больше всего пострадавшего, но это коснулось всех. Все страдали, и поэтому надо всех пригласить в этот духовный круг солидарности.

Форм здесь действительно может быть много. Это могут быть и церковные поминовения, такой опыт тоже уже есть, слава Богу. Например, в этом году в Петербурге 9 мая, несмотря на вирус, по инициативе простых верующих людей в храмах читались списки убитых на войне, убитых в тылу и погибших в «блокаду». Или вот, скажем, на днях, совсем недавно, в интернете прокатилась волна воспоминаний о том, как погибла великая княгиня Елизавета Фёдоровна. Люди говорили и о её святости, и о её страшной кончине. Это не случайно. Раньше такого не было.

И вот всё вместе это как раз и есть процесс воспоминания и оплакивания, к которому трудно отнестись безразлично, безличностно. Я видел много раз, как люди реагировали в разных местах, в разных городах 30 октября на Молитву памяти, к которой каждый может присоединиться и прочитать имена погибших из списка или помолиться за своих убиенных родных, за тех, кто у него в памяти. Насколько люди были неравнодушны ко всем этим очередям, в которых стояли желающие помянуть своих близких и ближних. Всё-таки наш народ сохраняет в себе ещё что-то человеческое, глубокое. А если ещё средствами искусства – кино, театра, литературы – здесь помочь, то это будет очень, очень сильно.

И этим можно делиться с другими. Мы сейчас настолько ограблены, опустошены, что когда выезжаем, скажем, за границу, нам часто нечего сказать людям из других стран. Они хвастаются тем и этим в своей истории, в своей нынешней жизни, а мы стоим как бедные родственники и молчим. А у нас есть что сказать. Мы можем говорить и о наших святых, и о деятелях русского религиозно-философского возрождения, имевшего мировое значение в XX веке, и о представителях русской науки (среди них тоже много жертв). Главное – мы можем поделиться опытом сочувствия, преодоления отчуждения, злобы, ненависти, потребительства, зависти, властолюбия. Поделиться тем, как это может преодолевать в себе не только отдельный человек. И хотя у нас самих процесс покаяния только разворачивается, но он уже касается многих, многих людей. И надо, чтобы как можно больше людей знало об этом и участвовало в этом лично.

Беседовал драматург, сценарист Алексей Житковский (Нижневартовск)