Об истории Преображенского братства рассказывает священник Георгий Кочетков. Продолжение1
Как я уже рассказывал, к середине 1987 года наша евангельская группа, пережившая четыре раскола, была небольшой. Но вскоре в неё вошли 9 человек из группы, кончавшей оглашение летом 1987 года.
Кто-то из них известен сегодня членам Преображенского братства?
Да, конечно. Это и Сергей Апенко, преподающий сейчас в Свято-Филаретовском институте концепцию современного естествознания, и совершенно замечательный иконописец и замечательный неформальный художник Евфросиния-Лариса Галкина, к сожалению, ныне уже покойная. У меня на стене в кабинете висит её портрет работы Анатолия Зверева, и многие могут видеть в нашем Братском доме её замечательные живописные работы и исполненные ею прекрасные иконы. В эту группу входила и Наталья Чернышёва, которая до сих пор является членом моей общины и заведует братской школой.
И вот, в декабре 1987 года мы решили, что нам пора рождаться в общину именно в таком составе, хотя среди нас были очень, очень недавно воцерковлённые люди. Промыслительно соединились две силы: одна более опытная (некоторые уже не одно десятилетие жили в церкви), более ответственная, следовательно, более образованная и более дерзновенная, свободная, преодолевшая страхи, а другая – совсем новая, но очень энергичная. Это оказалось весьма полезным для рождения общины. Ведь духовная семья-община, как и всякая семья, рождается, а не организуется. Её организовать невозможно, она должна родиться на основе дара Божьего, общения и стремления к совершенству в желании послужить Богу и Церкви.
Сейчас, когда в Преображенском братстве существует множество общин, есть, можно сказать, традиция рождения общины: период подготовки, потом собственно рождение, которое обычно происходит на агапе. И оно чаще всего связано с Вашим, батюшка, благословением, как с некоторым свидетельством подлинности общинной жизни. А как это произошло тогда?
Это очень трудно описать. Что-то должно было поменяться внутри нас.
Если в 1985-м у нас было сформулировано это направление как главная задача, правда, уже очень давно актуализированная, то в декабре 1987 года мы приняли решение, что буквально через два месяца соберёмся на агапу в надежде на рождение общины. И мы действительно 7 февраля 1988 года причастились все вместе от одной чаши (насколько я помню, в Елоховском соборе) и затем поехали ко мне домой на агапу. И на ней мы убедились, что Бог благословляет это наше намерение. После агапы я всех спросил, согласны ли с этим их чувства, их мысли, и все единогласно сказали: «Да». А так как это буквально рвалось из груди, нельзя было этому свидетельству не поверить. Так и родилась наша первая община, которая одновременно была и христианским братством.
Нужно было научиться сердечно общаться друг с другом, причем со всеми членами группы, а не только с теми, с кем у тебя были приятельские, дружеские или родственные отношения.
Вы коснулись духовной стороны. А каковы были плоды?
Мы не осуждали никого, кто не стал членом общины. Мы старались никогда не превозноситься. Но мы не случайно вынуждены были поставить вопрос о границах, то есть о членстве. Этот вопрос стоял и раньше, в связи с агапами, но там границы были одни: если ты причащался сегодня как член церкви, то приходи к нам на агапу. И мы всегда были готовы пригласить к себе любого, если только он причащался не в суд и не в осуждение. А вот для членства в общине, а потом и в братстве, границы были другие. Они как бы сузились. Уже нужно было пройти вместе какой-то путь общения и обретения доверия, связав его с тем или иным духовным служением. Нужно было научиться сердечно общаться друг с другом, причём со всеми членами группы, а не только с теми, с кем у тебя были приятельские, дружеские или родственные отношения. Для членов общины я сразу написал двенадцать направлений возможного служения. И каждый мог выбрать себе то, что ему близко. Список был достаточно широк, никому не было в нём тесно. Это не были какие-то узкосформулированные дела. И люди находили себя. У меня сохранились списки – кто куда тогда записался. Как раз исполнение служений – это именно то, что всегда приносит плоды. Общаться можно как угодно, но это часто невидимые, духовные вещи, а служение их воплощает.
В чём оно воплотилось в те годы?
Через месяц после рождения общины родилась наша Высшая христианская школа, задуманная мною как богословская школа для подготовки образованных христиан, прежде всего будущих катехизаторов. Уже весной 1988 года, зная, что община имеет адекватные границы, и значит, я могу доверять людям, могу на них положиться, я объявил о наборе первой группы на первую ступень нашей школы (задумано было 3 ступени)2. Собралось двенадцать человек, в основном из членов общины (всего в общине нас было около 30). Сохранилась ведомость первого зачёта, который я принимал летом 1988 года. Это было собеседование по всем направлениям, по всем предметам сразу. Потому что люди тогда сами читали литературу по списку, а потом писали в дневниках свои конспекты, впечатления и вопросы, показывая по всем предметам своё понимание той или иной проблемы. Всё это, естественно, был андеграунд, всё проходило неофициально, по квартирам, по домам. Жизнь ещё текла в парадигме советского времени. Хотя во внешней жизни уже была объявлена перестройка и из заключения начали выпускать диссидентов, в церкви всё ещё было заморожено, и государство за этим очень зорко смотрело.
После рождения общины и открытия Высшей школы у меня стали появляться помощники на оглашении. Раньше моя группа помогала мне тем, что создавала особый духовный фон общения, который на оглашении всегда имеет огромное значение. А к концу 1988 года многие члены первой общины начали более активно участвовать в самом процессе оглашения, всё больше и больше проявлять инициативу и становились полноценными помощниками катехизатора. На оглашении очень важен был первый помощник. Он старался садиться напротив ведущего. Катехизатор в первую очередь смотрел на него, чтобы сразу получить какую-то рецепцию, какую-то реакцию на свои слова и дела. Первый помощник внимательно слушал, не отвлекаясь ни на что. А другие помощники могли помогать расставлять стулья, накрывать стол и т. п.
Один из циклов оглашения второго этапа, который я вёл в 1988 году, удалось полностью записать на большой бобинный магнитофон. И потом не один год, во всяком случае до конца 1990-х годов, а может быть и больше, все группы (а их было очень много и с каждым годом становилось всё больше) сперва прослушивали запись соответствующей темы, а потом могли задавать вопросы тому или иному моему помощнику. Благодаря этому я мог параллельно быть катехизатором сразу в нескольких группах: я посылал в эти группы своих помощников, членов первой общины, и они вели встречи второго этапа оглашения (а первого тогда ещё всерьёз не было). Темы сохранялись каждый раз одни и те же. Помощник всегда мог и без меня ответить на вопросы, а потом пообщаться со всеми за чаем. Это было очень большим сдвигом, потому что таким образом мы смогли справиться с тем огромным количеством людей, которые приходили на оглашение с конца 1987 года. Лично я приезжал в каждую группу по очереди, проводил собеседования и переводил группы с этапа на этап.
Второй этап оглашения заканчивался обязательной исповедью?
Так как я был дьяконом, исповедей в 1988 году ещё не было. Было итоговое собеседование, которое я проводил персонально с каждым. А потом кто-то из знакомых действующих священников, которые готовы были служить по-русски, крестил тех оглашаемых, кто был некрещёным. Это иногда был отец Герасим Иванов, иногда отец Владимир Воробьёв или отец Димитрий Смирнов. Они служили по моим переводам.
* * *
С 1988 года мы стали проводить по домам так называемые открытые встречи (обычно – цикл из трёх встреч). На них мы собирали людей, интересующихся христианством.
Открытая встреча – для всех желающих, а потом те, кто хочет, остаётся на оглашение?
Да. Люди приходили на открытые встречи не просто так. Мы же не ходили по улицам зазывать их, а собирали среди тех, кого знали, старались найти людей, ищущих Бога или интересующихся церковью и верой.
После завершения оглашения нововоцерковлённым чаще всего уже не хотелось расходиться, и группы довольно хорошо и долго держались вместе, особенно если вся команда помощников была живой и общительной. Катехизатором в те годы я всё ещё был один, а вот команды помощников были разные в разных группах. От команды многое зависело. Ведь если я отсутствовал и звучал лишь мой голос с аудиозаписи, то понятно, что дух общения создавали в первую очередь те, кто присутствовал. И это было очень важно. А началось всё это именно в тот год, когда родилась первая община. Семья-община может быть очень гостеприимной, очень открытой, но никогда не путает своих членов и людей, которые могут быть друзьями или гостями, но не являются членами семьи. Так было и у нас. У нас было много друзей, много гостей уже тогда, в конце 1980-х годов. Но мы никогда не путали членов общины со всеми остальными. Так что на членов нашей общины всегда можно было положиться. Хотя, конечно, таланты в области катехизации у всех были разные. У кого-то они есть, у кого-то не очень, но помощниками хотели быть все. Это настолько всех вдохновляло, это был настолько живой, открытый процесс, что никто в общине никогда не отказывался от этого служения.
Вы говорите, что после оглашения люди из новых групп держались вместе. Как это происходило?
Прежде всего, группа почти ежедневно причащалась и встречалась для обсуждения мистериальных тем на Светлой седмице, то есть на третьем этапе оглашения. Затем она продолжала еженедельно встречаться и общаться. Правда, те, кто прошёл оглашение, уже не могли войти в первую общину, в которой и без того был перегруз – около 30 человек. Вы сами понимаете, что таким количеством даже встречаться каждую неделю в московских условиях непросто. Но мы могли дружить с другими группами, поддерживать с ними живые отношения, приходить к ним в гости, приглашать их к себе. Так как у нас был за плечами многолетний церковный опыт, мы могли им делиться.
А формально в первой общине и в тех, которые рождались вслед за ней из новых групп, были как-то прописаны границы, правила, принципы?
Да, я тут же после рождения первой общины написал «Принципы жизни семьи-общины». Мы их обсуждали. И направления деятельности были, которые представлялись нам наиболее важными в те годы: катехизация, образование, работа с детьми и т. д. Шла работа и по написанию мною «Катехизиса для просвещаемых» и «Катехизиса для катехизаторов», то есть по описанию второго этапа оглашения. Особенно здесь помогли магнитофонные записи 1988 года. Мы их расшифровали, и эти записи реального оглашения легли в основу «Катехизиса для просвещаемых». Это очень его оживляло.
* * *
В том же 1988 году, в мае, после нескольких неудачных попыток ходатайства за меня (оно проходило на очень высоком уровне) наконец удалось благодаря сугубым усилиям профессора-протопресвитера Виталия Борового «пробить» моё приходское служение дьяконом в храме Рождества Христова в селе Заозёрье. Это было очень далеко, в Павлово-Посадском районе Московской области, куда мне надо было ехать четыре часа в один конец.
Он один ходатайствовал об этом?
Нет, конечно. Он просил об этом своего шефа, председателя ОВЦС митрополита Филарета и его предшественника, митрополита Ювеналия (они оба были членами Синода). Но до 1988 года ничего не получалось. А незадолго до празднования тысячелетия крещения Руси, и особенно после него многие прежние запреты, ограничивавшие церковную жизнь, стали постепенно как будто таять. Это коснулось и меня. В сентябре 1989 года я даже вновь поступил на 4 курс духовной академии, правда, на заочное отделение в Загорске. Я часто сдавал экзамены экстерном, иногда даже по нескольку экзаменов в день, хотя они были довольно серьёзные и мне никто никакого спуску не давал.
Затем удалось «пробить» и возможность моей хиротонии во пресвитера, которая состоялась в Новодевичьем монастыре в том же 1989 году на память прп. Силуана Афонского, 24 сентября. Это был воскресный день, хиротонию совершал митрополит Ювеналий, который полтора года назад назначал меня на дьяконское служение в Заозёрье. Так из Заозёрья я переехал в город Электроугли и стал настоятелем Троицкого храма. У него не было крыши, и никому не известно, как ещё могли стоять стены. Кое-где они стояли, а кое-где уже не очень. Не было ни полов, ни окон, ничего не было. На покалеченной колокольне стоял какой-то флюгер. Полное разорение. Всё было осквернено и разрушено.
Это была нормальная ситуация?
Это была очень распространённая ситуация после семидесяти с лишним лет господства большевиков.
Я к тому, что священника отправляют не в храм, а в руины храма.
Думаю, тем, кто посылал меня на этот приход, перед властями приходилось говорить как-то так: «Вот, мы сейчас заставим его трудиться, он вообще ничего кроме этого делать уже не сможет». Понятно же, какие разговоры могли идти по этому поводу с уполномоченными. А уполномоченные ещё были, они никуда не делись. Совет по делам религий при Совете Министров СССР работал, КГБ тоже работал. Все трудились, и оставалась инерция всех десятилетий советской власти, несмотря на начинавшиеся изменения и появлявшиеся возможности. А у меня не было выбора. Я соглашался с тем, что мне в епархии предлагали.
А община Вас в этой ситуации поддерживала?
Прекрасно поддерживала. Все члены общины приезжали из Москвы на электричке почти на каждую службу и старались поддерживать меня во всём3. Приезжали и оглашаемые.
А ещё и в самом городе я находил замечательных людей, встретил даже одну тайную монахиню, Нину Курочкину, которая все эти годы, когда храм стоял закрытым и разрушался, ходила, читала Псалтирь, провожала покойников. Она была прекрасным человеком. Были и другие местные жители, встречавшие нас радушно, хотя кто-то не обращал ни на что внимания, а кто-то относился к нам и довольно неприязненно.
Через год, 19 августа 1990 года, на Преображение, мы собрали собор – встречу, которую я давно задумывал. Мне хотелось собрать людей, которые учились в Московской высшей православно-христианской школе, а ещё тех, кто когда-либо оглашался, кто оглашал и кто поддерживал наше направление в церкви. Что это за направление, я никак не формулировал, да и не знал, как его сформулировать. Кто как хотел, так его и понимал. Поэтому кто там только ни был, вплоть до Константина Буфеева или Владимира Василика, который был тогда студентом нашей Высшей школы.
Этот собор начался с литургии, которую мы служили в наскоро выстроенной за алтарём храма под открытым небом часовенке – я в этой часовенке, а народ перед ней. Как назло, в этот день у меня совершенно пропал голос, и я служил шёпотом. Не знаю, кто что слышал, думаю, что никто ничего не слышал (правда, люди у нас привыкли к тому, что они ничего не слышат в храме). Но настроение у всех было замечательное. Потом мы пошли с прекрасной иконой, первой, которую написала наша замечательная сестра Евфросиния-Лариса Галкина – это Спас Нерукотворный, который потом украшал открытые нами храмы, – крестным ходом на поляну, где расположились наши паломники, члены собора, где-то около двухсот человек. Мы там провели агапу. Прямо на большой фанерной доске разложили хлеб, а в большой кастрюле, которая выполняла роль агапической братины, развели вино. И смех, и грех, внешне ужасно, но очень хорошо внутри.
Так прошёл этот Собор. И, конечно, тогда ни о каком братстве речи ещё не было. Мы осознали этот Собор как первое проявление реального братства только немного позже, к концу 1990-го, началу 1991 года.
Что значит осознали?
Оборачиваясь назад, мы увидели, что это было начало жизни братства, которое сложилось совершенно неформально.
Конечно, можно сказать, что первая община была фактически протобратством. Она и до своего рождения в общину несла в себе зародыш братства, вероятно ещё с 1975 года, с начала совершения агап. Но когда рождалась община, мы понимали, что это не конец. Мы тогда не понимали, что ещё может быть. У меня были мысли о братстве, но они ещё не соотносились с рождением общины. Мне казалось, что братство будет более функциональным, начнёт заниматься милосердием или какой-то другой внешней деятельностью.
И с этими мыслями в середине сентября 1990 года мы учредили Православное благотворительное братство «Сретение» (к тому времени это уже стало возможным сделать открыто и официально). Это была светская организация, что было очень хорошо. И светская власть к нам относилась с большим доверием, чем к Московской Патриархии. Мы могли открывать храмы, а Патриархии храмы не отдавали. Представляете?
Для этого и учреждали братство «Сретение»?
Не только. Оно не случайно называлось благотворительным. Мы считали, что братство должно заниматься просвещением и диаконией.
Интересно, что первоначально мы считали, что первое братство – это православное благотворительное братство «Сретение», а потом уже родилось Преображенское братство. Но фактически получилось наоборот. Господь так устроил сверх нашего разумения, что 19 августа 1990 года родилось Преображенское братство, а в середине сентября, почти через месяц, Сретенское братство. И через какое-то время мы поняли, что могут быть разные братства. Сретенское братство до сих пор существует, оно занимается братскими помещениями. И до сих пор существует Преображенское братство. Но Преображенское братство для нас сейчас, безусловно, имеет основополагающее значение. Это очень и очень важно не только для нас, но и для будущего нашей церкви и нашего народа.
Беседовал Андрей Васенёв
Фотографии из архива священника Георгия Кочеткова
————
1 Первое интервью об истории братства было опубликовано в 2024 г. в «Кифе» № 3 (307) под заголовком «Немного о корнях», второе – в «Кифе» № 6 (310) под заголовком «Жаль, что агапическая традиция Церкви так мало исследована», третье – в «Кифе» № 7–8 (311–312) под заголовком «Как я писал “герасимовскую” статью», четвёртое – в 2025 г. в «Кифе» № 1 (317) под заголовком «Вы не поверите, но в те годы открыто произносить слова “община” и “братство” было опасно».
2 О составленной в это время программе Высшей христианской школы можно судить по публикациям в журнале «Православная община» №№ 5–10 (1991 и 1992 год).
3 Этот период времени глазами членов общины отчасти отражен в их воспоминаниях, опубликованных в «Кифе» к 30-летию рождения общины. См.: «…И этот день не заканчивается», Кифа № 2 (234), февраль 2018 года.
