В связи с пятидесятилетием возрождения живого опыта оглашения
В 1971 году начался полувековой путь уникальной современной системы катехизации. По воспоминаниям о. Георгия Кочеткова, «один из моих друзей казался многим безнадёжным по способностям и направленности своей жизни. Именно этот человек стал тем, кто потом прошёл целую серию бесед-свидетельств. На Успение 1971 года появился мой первый крестник Александр». Вскоре деятельность Георгия Кочеткова по подготовке к крещению стала быстро расширяться. Всё время появлялись новые люди, желавшие подготовиться к крещению или к первой исповеди и причастию.
Интервью со священником Георгием Кочетковым
В августе этого года исполняется 50 лет с тех пор, как Вы начали вести оглашение, готовить взрослых людей к крещению или – если они были крещены в детстве, но не жили церковной жизнью – к первому сознательному причастию. В этом служении со временем стали участвовать многие люди, в основном члены основанного Вами Преображенского братства. Но всё-таки, на мой взгляд, этот опыт не очень легко формализуется и транслируется. Для того, чтобы человек стал способен сам оглашать, чаще всего ему нужно с этим опытом соприкоснуться лично: просто «прочитать методичку» недостаточно. И других таких центров, где возникали бы целые системы длительного, более чем годичного оглашения, не появляется. Почему? Ведь в древности были же многочисленные катехизические школы. Вспоминая об этом, мы говорим не только об Александрии, мы говорим и о свт. Кирилле Иерусалимском, и о свт. Иоанне Златоусте, и о многих других. Даже из тех обрывочных сведений, что дошли до нас, видно, что катехизические системы существовали в разных местах.
Первая катехизическая школа была основана ещё в середине II века в Риме мучеником Иустином Философом.
Получается, многообразие этого опыта существует в традиции Церкви, а сейчас мы его не видим. Не видим, чтобы возникали в разных местах независимо друг от друга достаточно целостные системы оглашения, возможно, в чём-то похожие друг на друга, потому что они представляют собой один и тот же церковный опыт. Почему?
Ответить просто, но ответ будет такой: «Потому, что это слишком сложно». Оказалось, что система оглашения – очень непростая, очень экзистенциальная и поэтому очень ответственная вещь, очень личностная и очень соборная. Для неё необходимо, чтобы в церкви в полноте выявились начала общения и служения.
Может быть, всем нам не хватило времени? Ведь и Ваш опыт тогда, когда он зарождался 50 лет назад, ещё не был таким верифицированным и сложным. Это ещё не была та последовательность, которую знают те, кто оглашался позже.
Этот опыт рождался и рос изнутри, из потребностей жизни. И это, может быть, было самое подлинное, самое лучшее. Он шёл не от тех или иных теорий, а просто изнутри жизненной потребности. Поэтому всё так естественно и последовательно развивалось и пришло к некой полноте, о чём мы говорили недавно на многодневной встрече катехизаторов, посвящённой заключительному этапу оглашения – большому таинствоводству, большой мистагогии.
Первая систематичность возникла в 1979 году, только через восемь лет после того, как всё началось в 1971-м. Тогда я уже составил план оглашения и проводил огласительные беседы для тех, кто приходил на них с прихода отца Аркадия Шатова1, по его инициативе и с его помощью. Это было пока ещё только то, что мы сегодня называем вторым этапом из трёх – просвещением, непосредственной подготовкой к крещению. Но в основе в нём содержалась вся та система оглашения, которая существует до сих пор.
Конечно, я вёл оглашение и в прежние годы, но там акцент был прежде всего на чтении Евангелия и хождении в храм, и ещё на личном общении и паломничествах. Мы называли их просто поездками: произносить слово «паломничество» в 1970-е годы было довольно опасно. Но на самом деле это, конечно, были паломничества: знакомство с иконами, посещение музея Андрея Рублёва и других подобных мест.
Где-то с 1973, 1974 года уже возникли огласительные группы с регулярными встречами. Они были маленькими: вместе с поручителями и катехизатором около 10 человек. Это общение было по-своему очень благодатным, хотя до 1979 года ещё не столь систематичным. Так что даже тогда, когда не было системы оглашения, всё равно можно было что-то делать, и это работало. Люди действительно воцерковлялись, да ещё в тех чрезвычайных обстоятельствах, которые существовали в советской стране.
Всё, что касается оглашения, сложилось исходя из жёстких требований времени. Просто люди, живые люди искали ответов.
Вы говорите, что во многом то, что систематическое серьёзное оглашение не возрождается более или менее широко, связано с произошедшим за XX век разрушением в России практически всего, что было связано с серьёзной богословской школой. Но откуда тогда у Вас, в 1971 году молодого человека, студента, не так давно пришедшего к вере и в Церковь, мог быть необходимый даже для начала этого служения богословский багаж?
Дело в том, что заняться оглашением и иметь богословские знания – это не одно и то же. Впрочем, к 1971 году я уже многое успел прочитать. Во-первых, начиная с 1967 года я постоянно и регулярно читал Библию, особенно Новый Завет. Во-вторых, я доставал Журнал Московской Патриархии (тогда его нужно было именно «доставать») и читал от корки до корки. Тогда его главным редактором был митрополит Питирим (Нечаев), а содержание наиболее значительных статей было связано с именем замечательного церковного журналиста Анатолия Васильевича Ведерникова, и журнал был довольно хорошим. Читал я, когда возникала такая возможность, и толстый журнал «Богословские труды». Кроме того, довольно рано я познакомился с семьёй Пестовых, и уже начиная с 1969 года получал книги из богатой библиотеки Николая Евграфовича. А это всё-таки семья мечёвцев – это очень серьёзно.
А ещё у меня была уникальная ситуация для того, чтобы оглашать: я был «непуганым воробьём». Я был из неверующей среды, пришёл к вере только в 1967 году и ничего не знал ни про какие советские гонения, поэтому ничего не боялся. Наверное, я выглядел из-за этого очень глупо: все боялись, потому что были умными людьми, а я не боялся ничего, потому что просто ничего не знал, не понимал, что это опасно. Да, я чувствовал, что все как-то прячутся, например, надевают чёрные очки, входя в храм (некоторые молодые люди это делали, чем только больше привлекали к себе внимание). Если бы я знал всё, что связано с гонениями на церковь, может быть, я вёл бы себя по-другому. А я попросту отвечал людям на их вопросы – ведь духовными вопросами интересовались мои однокашники в школе, а потом в институте, в аспирантуре, на работе, где угодно. Всем это было интересно, а я при всех сидел и читал Библию – представляете, сидит отличник, не какой-то забулдыга, пьяница и маргинал, сидит и читает на институтских лекциях Библию с красным обрезом, что было видно всем. Никто мне не посмел сказать что-то против, потому что никто не знал, как к этому отнестись. Это вообще было абсолютно вне контекста той жизни.
Так что всё, что касается оглашения, сложилось исходя из жёстких требований времени. Просто люди, живые люди искали ответов. И было очень хорошо, что я в то время не был связан с клерикальной средой, потому что она, конечно, после многих десятилетий гонений и жёсткого контроля со стороны безбожного государства была подавлена, раздавлена и очень сильно исковеркана. А у меня этого давящего груза не было. И я делал всё сам, а в таком случае обычно получается как-то лучше, хотя это и тяжелее. Вы же сами это знаете.
В последние десять лет по инициативе Преображенского братства и Свято-Филаретовского института прошло много конференций и круглых столов, посвящённых катехизации. В них участвовали священники из разных мест. Материалы многих конференций изданы. И у меня было впечатление, что вот ещё немного, ещё чуть-чуть, проведём ещё одну-другую конференцию и всё это войдёт в жизнь церкви, по крайней мере среди тех отцов, которые участвовали во всех этих дискуссиях. Но вот прошли годы и не сказать, чтоб у нас был взрыв катехизации в церкви…
Потому что с катехизацией сейчас борются. Вспомните Нижний Новгород: живые священники собирают людей, но что делает архиерей с этими священниками?
Отец Георгий, но сверху-то катехизацию одобряют.
Это одобряется со стороны Патриарха. Большинство иерархов и клириков борются с этим: и местные епископы, и многие священники. Видя это, как-то особенно понимаешь, насколько непростая ситуация в церкви. И это вопрос действительно острый.
Те же священники, которые стараются людей собирать, не все решаются вести катехизацию, потому что катехизация официально признана только в качестве, во-первых, предкрещальной, во-вторых, как одна, две, три встречи. Иногда священников слишком загружают, иногда, когда священник собирает людей, другие клирики начинают очень ревновать: «почему это у тебя народ есть, а к нам они не идут?» И всё это накладывается на глубокие раны и болезни церкви.
А наша братская система в результате действий различных нецерковных сил заблокирована, потому что это именно просвещение. Просвещать же народ – это значит делать церковь сильной, а это далеко не всем по душе.
Но несмотря на всё это, мы знаем, что надежда не постыжает, мы верим в Церковь, поэтому делаем то, что делаем, и уверены, что делаем это в Церкви, а не сами по себе. На самом деле люди слушают, читают, интересуются. Просто они слишком часто не видят возможности воплотить это в своей жизни.
Интервью с первым оглашаемым, сегодня – многолетним катехизатором Александром Михайловичем Копировским
Что значил для Вас тот 50-летний путь, который начался в 1971 году? Какие вехи прежде всего вспоминаются?
Вех было, конечно, много, но, всё-таки, все они определялись тем первым шагом – собственно, обращением к Богу. Причём не могу сказать, что я сам к Богу «повернулся». Я крутился вокруг собственной оси, смотрел куда угодно, только не в сторону Бога и Церкви. Блаженный Августин сказал: «Мятется сердце наше, доколе не успокоится в Тебе». Это смятение сердца – было. У многих людей оно в те годы тоже было, но заканчивалось по-разному: кто бросался в карьеризм, кто в пьянку, кто в какие-то экзотические духовные практики. А меня никуда особенно не тянуло, и даже если куда-то и тянуло чуть-чуть, то очень быстро оказывалось, что это — пути ложные. Не потому, что я долго сидел и размышлял об этом, с кем-то советовался или что-то читал. Нет, просто было так: сделаешь буквально два-три шага в ту или иную сторону, и сразу выявляется с полной внешней очевидностью, даже без сомнения, что — «сюда не ходи». Мне мама говорила: «Ты такой человек, тебя под уздцы возьмут и поведут куда угодно». И очень многие меня пытались вести под уздцы, и в разные стороны, но нет, не получилось у них…
А вот в словах своего однокурсника Юры Кочеткова, обращённых ко мне при ответе на мой случайный вопрос о днях творения (откуда «дни», если ещё нет времени?), я услышал некие новые обертоны, и сами эти слова были удивительно простыми, без попыток меня куда-то затянуть. И когда я потом обрушил на него весь заряд своих атеистических знаний, вычитанных из книг Ем. Ярославского и И. Крывелёва, тоже получил очень добротные, человеческие ответы, простые, спокойные, ясные. Я и не знал, что такие ответы могут быть, что вообще есть какие-то ответы на все эти атеистические общие места. И вдруг почувствовал, что у меня внутри полное ощущение: всё, «оно»! Ну, почему я решил, что это — «оно»? Разве я всё в мире попробовал? Но мне почему-то не захотелось ничего пробовать больше. Если это — «оно», так зачем ещё искать?
Одним из очень доказательных моментов правильности выбора стал вдруг проснувшийся невероятный интерес к прекрасному: к культуре, искусству, классической музыке. Я в детстве много читал, учился в музыкальной школе, играл на фортепиано, на виолончели, но это совсем не трогало душу. Вдруг всё ожило! И я двинулся в сторону искусства – живописи, архитектуры, скульптуры, музыки – настолько сильно, что даже, как мне теперь кажется, слишком сильно. Можно было бы, наверное, что-то и другое найти. Но важно, что это было пробуждение. Буквально открылись глаза – о чём я потом в Евангелии прочитал: слепцы прозревают, расслабленные встают. Всё это было, и уже 50 лет подтверждается каждый день…
Поэтому могу определённо сказать, насколько важно для человека начало его духовной, церковной жизни, насколько важна подготовка к вхождению в Церковь. Человека надо готовить долго, с неожиданными поворотами в этом процессе. Система оглашения, разработанная о. Георгием, родилась позже моего воцерковления, но она и теперь не жёсткая, всё время меняется: то увеличивается, то немного уменьшается для разных категорий оглашаемых, возникают разные акценты в содержании… Всё время идёт непрерывная работа.
Для нашей церкви сейчас, мне кажется, очень нужна такая система катехизации. И если бы прежде всего на неё сейчас внимание обратили, не разбрасывались бы на всё сразу – это дало бы возможность очень многое изменить к лучшему. То, что катехизацию заменили несколькими беседами, начинёнными информацией, никаких проблем в церкви не решит.
В Петербурге по полгода бывает катехизация.
Полгода лучше, чем две недели, конечно. Но важно, чтобы эти полгода были заполнены не лекционными курсами, а чтобы это было общение, прежде всего – с ответами на вопросы, которые у людей есть, а не теми, которые им катехизатор навязывает: вам надо знать это, это, и ещё это. Так хоть шесть месяцев сиди, толку не будет. Духовное общение при этом должно возникать между людьми – вот главное. Потому что если первый шаг в церковь был нормальным, тогда и дальше все вехи на этом пути, о которых вы спрашивали, будут органичными, последовательными, а не «переломными». Я ещё и ещё раз вспоминаю свои 50 лет церковной жизни: не было ни одного момента, когда бы я стоял как васнецовский витязь на распутье и думал, куда теперь идти: направо или налево, а может быть, немножко назад, а может быть, просто полежать. Сразу было естественно задано единое направление, во многом именно потому, что правильно начали.
Отец Георгий вспоминал, что в 1970-е большое значение для вашего круга имели совместные поездки. Если я правильно помню, вы объездили все монастыри, которых тогда было шестнадцать2.
Да, мы не были только в одном. В Жабском, в Молдавии. В остальных были.
Насколько живыми были те места, куда вы ездили и насколько помогли войти в непрерывную церковную традицию? И насколько сейчас важны такие вещи? Или уже не осталось таких мест, которые через живущих и служащих там людей соединяли бы с тем, что было до нас?
Паломничества родились совершенно естественно просто потому, что отец Георгий (тогда ещё не отец и не Георгий) сначала ездил повсюду сам, ещё будучи школьником, иногда со старшими, иногда один. И ездил не «к святым местам», а в города, которые были более других связаны с христианской культурой или, наоборот, в далёкие места, вроде Сибири. Позже, в НИИ Госплана РСФСР, где мы с ним работали, приглашал в эти походы и поездки тех, кто хотел. Это было не просветительство в обычном смысле слова. Поездки были духовными, хотя, повторяю, целью были не те или иные «святые места», а вся культура – и светская, и церковная, вся! Это было противостоянием советской бессмысленности, бездуховности, жёсткой регламентации всего, даже образа мысли, когда никакой тайны как будто не оставалось нигде. А мы ездили и видели всё окружающее совсем не так.
Первая моя с ним совместная поездка была огласительной. В мае я сказал о своём решении креститься, а в июле мы поехали в отпуск в Новгород и Псков. Это было паломничество в полном смысле слова. Мы видели храмы, монастыри. Псково-Печерский монастырь открылся как сказочный духовный мир. Почувствовалось, что ты пришёл домой – в Церковь. Мы не только ходили в храмы, но и разговаривали с людьми. Ходили в музеи со светскими и церковными экспонатами. И всюду были какие-то открытия, встречи с Богом и с Церковью. Оттуда я приехал во многом другим человеком.
Поэтому, конечно, нужно ездить в паломничества. К сожалению, организованные паломничества давно выродились в православный туризм. Нужно ехать в живое место, к живым людям, а не к источникам или святым камушкам, и даже не обязательно по монастырям. Потому что тогда, в начале 1970-х, эти монастыри, всего 16 на огромную страну – были исключительными местами в ней. Пройдя их, мы поняли, что они хороши тем, что в этих местах был какой-то духовный «концентрат», что там верующие люди могли, наконец, хоть как-то собраться вместе. Там можно было остановиться, пожить немного, поработать среди людей, близких тебе по вере. Утром служба, вечером служба, ты постоянно в храме. Это были духовные оазисы, «огоньки» в пустыне. И совсем не значит, что там везде была какая-то особенная высота духовной жизни. Нам, правда, часто рассказывали, что вот там такойто старец, а вот там ещё один, поезжайте к ним. Но мы не ездили «к старцам» специально, зато к некоторым попадали естественным образом. (Нужно сказать, что ни отец Иоанн (Крестьянкин), ни отец Таврион (Батозский), которых мы знали лично, так себя не называли.)
Такие поездки и для оглашаемых, и для нововоцерковленых очень нужны.
————
1 Ныне епископ Верейский Пантелеимон, председатель Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению.
2 К середине 1930-х годов все монастыри в СССР были уничтожены. После присоединения в 1939–1940 гг. территорий Западной Украины, Западной Белоруссии, Молдавии, Прибалтики (монастыри на этих территориях органы НКВД не успели уничтожить, т.к. началась война), а впоследствии после изменения церковной политики с полного физического уничтожения церкви на жесткий контроль её жизни со стороны государства, монастыри в СССР опять появились. К началу 1970-х, после очередного массового их закрытия в эпоху хрущёвских гонений, их осталось шестнадцать (до 1917 г. их было на территории Российской империи 1257). Но в РСФСР их было только два: Троице-Сергиева Лавра (открытая в 1946 г.) и Псково-Печерский монастырь, ранее находившийся на территории Эстонии и потому уцелевший. Среди остальных монастырей были: мужские – Почаевская Лавра (Почаев, Украина); Успенский (Одесса, Украина); Свято-Духов (Вильнюс, Литва); мужской и женский Жировицкий (Белоруссия); женские – Свято-Николаевский (Мукачево, Закарпатье, Украина); Александровский (ок. Болграда, Одесская обл., Украина); Успенский Пюхтицкий (Эстония); Свято-Троицкий Корецкий (на Волыни, Украина); Покровский Золотоношский (под Киевом, Украина); Преображенский (в Риге, с пустынькой под Елгавой, где служил архим. Таврион (Батозский), Латвия); Покровский и Флоровский (Киев, Украина); Успенский (под Кутаиси, Грузия); Свято-Вознесенский Жабский (Молдавия) (прим. ред.).
Беседовали Анастасия Наконечная и Александра Колымагина
Фото из архива Преображенского братства
Кифа № 7–8 (275–276), июль–август 2021 года
